Савельев шел за неторопливо плывущей от него метрах в пятнадцати приземистой фигуркой и думал о том, что может опоздать из-за нее на распродажу. Короткие грязно-пшеничного цвета жидкие волосы девушки были подстрижены ровно-ровно, будто под линейку. Белая блузка в горошек и черная юбка, бывшая чуть ниже подколенных впадин, колыхались на легком ветру. Цокающие элегантные каблучки делали фигурку немного выше. Но это не меняло дела. Слишком приземленной была девушка для широкой беседы, как сказал бы один его приятель-интеллектуал. Поэтому Савельев жутко боялся, что низенькая эта девушка, бывшая его соученица по параллельному классу, приостановится и, дождавшись его, заговорит о чем-нибудь. Именно о чем-нибудь, о чем он, Савельев, студент философского факультета, говорить не умеет, и путь превратится для него в немую пытку.
Так, друг за другом, они взошли по набравшей крутизну дороге на автобусную остановку.
Под навесом стояло человек десять. Савельев пристроился за их спинами и стал незаметно наблюдать за тем, что будет делать Ирина. Не решится ли она, не приведи Господь, подойти к нему?
Но Ирина, глянув на часы, сняла с плеча сумочку, достала блокнот в красном кожаном переплете и вошла в телефонную будку...
Подошел переполненный автобус. Некоторые из ожидавших влезли в него вместе с Савельевым, а Ирина осталась в будке с телефонной трубкой у уха.
Вышел он остановок через пять. Купил том японской поэзии, перелистал его с начала, с середины и с конца и, сунув подмышку, отправился за покупками, навязанными матерью. Зашел в хлебную лавку, купил горячий лаваш и захотел оторвать от него кусочек, но постеснялся сделать это прилюдно. Затем заглянул в овощной, ткнул пальцем в первый попавшийся кочан капусты и, бросив мелочь на прилавок, натянул на него пакет. Кочан был прохладный и за него хотелось держаться.
На улице продавали газированную воду, мороженое, свежую зелень, цветы. Но Савельеву больше ничего не было нужно. Немного пройдясь, он дождался своего автобуса и поехал обратно.
В автобусе подвернулось свободное место. Спешно заняв его, он снова раскрыл заветный том, чтобы прочесть несколько стихотворений, но в голову ничего не лезло. Пять остановок промчались быстро и Савельев вышел.
Сворачивая к дороге, ведущей к дому, он машинально обвел взглядом пространство напротив: навес, телефонную будку. Под навесом было совершенно пусто, будто от остановки только что отошли сразу три автобуса с тремя различными номерами, а будки... будки не было совсем. Удивившись, но не сильно, он внимательно посмотрел на место, где стояла час или полчаса назад телефонная будка. Сиротливо просматривался вдали большой белый дом. Савельев никогда не думал, что он такой большой и белый, так как будка - крошечная эта будочка - несколько прикрывала обзор. Теперь было голо, как-то ново и от этой непривычности стало неуютно. "Может, ее снесли, чтобы стало просторней?" - глупо подумал Савельев. Присмотревшись еще внимательней, он увидел на земле несколько осколков - и как раз в том месте, где стояла прежде телефонная будка. "Неужели они ее разбили и вынесли по частям?" - вновь подумалось Савельеву. При этом он особенно не задумывался над тем, кто были эти таинственные они.
Он смотрел на пустое место, освобожденное зачем-то будкой, а ноги по привычке вели его посеревшей дорогой к дому. Солнце уже плотно заволокло тучей и в воздухе чудились предгрозовые запахи. Первые капли легли на асфальт большими рваными пятнами; ожили, заблестели влагой осколки на земле. Но это был еще не дождь, а если и дождь, то приятный, освежающий.
И тут он увидел ее. Дело в том, что остановка располагалась на возвышенности у обрывистого склона, а дорога к дому тянулась вниз, огибая склон со спины и будка, стоявшая до того на склоне, лежала теперь вверх тормашками внизу, у подножия, метрах в десяти от прежнего места, будто кто-то спустил ее с пригорка как санки, осыпав землю блестящими осколками-льдинками.
Тут Савельев отвернулся от остановки и ускорил шаг.
Навстречу ему шла в развевающемся на ветру бордовом платье еще одна бывшая его соученица по параллельному классу. По мере ее приближения ноги Савельева слабели, будто в них кто-то дул порывами противной мелкой дрожи. Издали могло показаться, что он покачивается на ветру.