«…Глория, ведь все проходит, правда? Я выжил и даже растолстел. Я научился относиться ко всей этой истории философски-спокойно.
Меня смущает то, что в своей исповеди и вынужден говорить о любви. О любви к чужой жене и женщине, чью жизнь я должен был разрушить.
Тебе уже известно, как появился в жизни доктора Баташовой пациент — меня наняли. Наняли, чтобы через жену шпионить за мужем. С Ларой я был знаком давно — она была прообразом той самой музыкантши Амелии, о которой я рассказывал тебе поганую историю. Только придуманная мной престарелая развратница и в подметки не годилась настоящей Ларе, а вернее — Люсе Худяковой, как она от рождения звалась.
Итак, я должен был познакомиться и подружиться с некой богатенькой дамочкой, войти к ней в доверие и что-то пронюхивать о муже — как сказали Ртищевы — совсем безобидное. Я приступил к заданию с опаской и неким азартом, но уже после первых телефонных бесед увлекся ролью. Рассказанная по телефону история моих неудач была абсолютно правдива и тебе удалось немного укротить мою обиду и злость.
Но вот мы увиделись у Останкинской башни. Не знаю, почему, — я сразу почувствовал себя лжецом и преступником. И уже точно знал, что провалил свой спектакль. Пытку под объективами телекамер рядом с тобой я выдержал с трудом, едва пробормотав нечто невнятное. На следующий день я решил отказаться от контракта с Ртищевыми. Но меня держали крепко — это не трудно подчинить слабого и нищего. Я ненавидел себя, усилием воли подавляя желание рассказать тебе все.
В ту ночь, когда я поджидал тебя после смены, я, наконец, решился на откровенный разговор. Ртищевы требовали от меня скорейшего „развития действий“. Я должен был, по их замыслу, перейти с тобой на дружескую ногу во время нашей поездки по Москве — ведь они устроили так, что даже квартиру взамен родительской трехкомнатной я получил в твоем районе.
Ты помнишь, это была морозная, февральская ночь — „ночка вьюжная, снег ювелирный…“. Сидя рядом с тобой, я думал, с чего начать. Но вместо этого — поцеловал тебя. Потому что именно этого мне хотелось больше всего на свете. Я морочил себе голову, что смогу после рассказать о своей подлости и навсегда расстаться. Но мы поцеловались — и мир перевернулся. Мне было все равно, чем придется расплачиваться потом, лишь бы теперь не растерять свою находку.
Глория, в ту ночь кто-то стрелял в твоего спутника. Этим спутником, как оказалось, должен был стать я. Ртищевы придумали маленькое приключение, чтобы сблизить нас. Представляешь, если бы прострелили руку мне, а ты, испуганная и взволнованная, останавливала бы мне кровь… Лара решила, что это сближает.
Они не могли предвидеть, что Сергей, занятый в ту ночь в одном деле (помнишь, он ещё вернулся домой утром в чужой одежде?), пришлет тебе провожатого. А я и вовсе не знал ничего, слоняясь, как влюбленный гимназист, у твоего дома. И знаешь, что? Если бы не Геннадий, меня бы давно уже не было на свете. Киллеру, получившему задание „легко ранить“ объект, было бы трудно с ним справиться — уже тогда, ни на секунду не задумываясь, я заслонил бы тебя своей грудью…
Ты сбежала от меня в Швейцарию, я был уверен, что теряю тебя навсегда. Знаешь, что я слушал тогда, сидя один в своей холодной комнате? — Песенку, которую считал сладенькой попсой: „…Нет тебя, а мне все кажется — ты со мной…“, и дальше — „Я на тебя молюсь, я за тебя боюсь, и слышу я, мой бог, твой каждый вздох…“ Мне казалось, что если я хоть раз ещё не увижу тебя, то просто умру от тоски.
Ты вернулась, нас бросило друг к другу, словно сообщников, обреченных на гибель. Я понял, насколько это опасно, но не испугался — ведь у меня очень короткая линия жизни и одна — роковая, как сказала молдавская бабка, любовь.
Почему-то, может быть, из-за этой короткой линии на ладони, а скорее всего, из-за невероятности и огромности обрушившегося на меня счастья, я не сомневался в обреченности своей любви. И это лишь придавало ей жару… Радость моя, чудо мое…
Я не мог вырваться из сети Ртищевых, но я решил перехитрить их, начав свое расследование. Я достал из архива „секретные данные“ и они испугали меня. Досье на Баташова выглядело ужасающе. Я должен был сказать: Слава твой муж — монстр, выродок, убийца. Но я не имел права очернять его. И тогда, перехитрив Афанасия и заполучив материалы на наших махровых „теневиков“ я собрался исчезнуть. Я два дня, теряя драгоценное время, выслеживая тебя в Англии, и вот — мы, наконец, встретились у гильотины.