Мы чересчур бойко и горячо обсуждали составленное меню, гадали, где и что достать, замечая, как постепенно гаснет и вроде как-то отступает в тень Шурочка. Веселая медсестра быстро сделала обезболивающий укол и кивнула мне.
— Ну, теперь баиньки. А вам, молодежь, погулять пора. На воздух, ступайте на воздух — там дождичек грибной — ну, просто загляденье!
— Сережа, ты уж не забудь Надьке напомнить, чтобы она о Женечке не забыла. Оголодает ведь без меня пацан. Жалко.
Это была наша последняя встреча и последняя воля Шурочки. Очень она переживала за своих интернатских ребят, которых втихаря подкармливала. Знала, что не каждый за себя постоять может, не всякий, вроде Сережки, кулаком за правду махать будет.
Запомнил материнскую просьбу Сергей. Через два года стал тот интернат подшефным объектом, и не у какого-нибудь завода, а у отдела МВД по делам несовершеннолетних правонарушителей. А ещё — так и осталось за мной Шурочкино прозвище — бубенчик. Это ей, тихонькой, смирной, мой голос очень звонким казался.
— Да я ж никогда громко не кричу, Александра Матвеевна! — удивлялась я.
— Не в громкости дело. В звонкости. Вон послушай, как соловей поет. Ворона-то громче каркает, да так вороной и останется. Среди людей точно так же… Сынок ещё и не знает, каково с бубенчиком звонким по жизни катить…
Свадьба состоялась сразу после похорон. И с банкетом мы, естественно, решили подождать до серебряного юбилея. На поминках Шурочки были и Маришины «журавлики» и киевские котлеты.
Отметив сорок дней, мы уехали с Сергеем в турлагерь под Феодосией, больше похожий по уровню комфорта и кухней на исправительно-трудовую колонию. Но за окном нашей дощатой избушки моросил дождь, ветер трепал акации. Мы были совсем одни, и казалось, что это самое лучшее, о чем могут мечтать двое. Уже вернувшись в Москву, я поняла две важные вещи во-первых, я залетела, а, во-вторых, я влюбилась в своего мужа, с которым хотела прожить долгую-долгую и необыкновенно счастливую жизнь.
Мы действительно стали счастливой парой. Только об Аркадии не вспоминали — как сговорились. Он находился уже где-то в другом измерении, то ли в Нью-Йорке, то ли в Вашингтоне. А потом и вовсе исчез из поля зрения, пока на горизонте нашего нового демократического общества не засияла яркой звездой личность выдающегося предпринимателя, бизнесмена, героя экономических баталий — Аркадия Родионовича Тайцева.
Глава 13
Аркадий позвонил через два дня после моего прибытия в Москву и попросил о встрече. Не раздумывая, я согласилась. Наши приключения в Стамбуле должны были иметь какие-то объяснения помимо изложенной Аськой версии. И мне хотелось услышать их непосредственно от Тайцева.
Я отказалась от обеда в ресторане. Мы договорились встретиться днем в парке у Речного вокзала, где в будни обычно немного гуляющих. Был ясный, но прохладный сентябрьский день с безоблачной синевой и редкими порывами ветра, уносящими небогатый осенний урожай — мелкую жухлую листву, паутинки, вертящиеся штопором бумеранги кленовых семян.
Аркадий терпеливо прогуливался у центрального входа, увенчанного гигантскими гипсовыми фигурами. Плотные гражданки эпохи сталинского классицизма с корабликами в мощных руках изображали нечто аллегорическое и давно ушедшее, как и дейнековская мозаика в метро «Маяковская». Заметив меня издали, он улыбнулся и кивком головы предложил войти в парк. Любопытных зевак здесь не было и даже такой великолепный мужской экземпляр, как А. Р. Т. — в бежевом легком плаще и затемненных солнечных очках, мог не беспокоиться о неожиданной встрече со своими знакомыми или излишним вниманием представительниц женского пола. Однако, мы соблюли конспирацию проследовали на почтительном расстоянии в боковую аллею, прошли мимо центральных клумб с яркими глазастыми цветами, носящими удачное название «веселые ребята», и углубились в довольно заброшенную часть парка, прежде чем поздороваться и усесться на предложенную Аркадием скамейку.
— Извини, Слава. Последние двадцать лет я редко гуляю с девушками по осенним аллеям. А здесь неплохо. — Он с тоской огляделся.
Скамейку, на которой мы сидели, какие-то любители паркового интима затащили в кусты барбариса, покрытые мелкими красными ягодами. Несмотря на обилие пустых бутылок и банок из-под пива, поблескивающих в траве, очарование осеннего дня не померкло. Напротив — в его величественной прощальной красоте, переполненной классическими ассоциациями, сквозило нечто беззащитно-трогательное, бренное.