— Ты подсознательно уже знала, что после ночи, проведенной со мной, мы не расстанемся. И с твоим бывшим мужем придется объясняться мне.
Я с сомнением покачала головой. Действительно, попав под «магнетизм» Аркадия, я ни на минуту не задумывалась о том, что короткая круизная встреча может разрушить мою семью. Неужели одна, пусть даже очень пылкая, ночь, проведенная на волшебном плавучем островке «Зодиака», могла поколебать привязанность к Сергею? Нет, это совсем разное…
— Зря сомневаешься, Слава. Флирт — не твой жанр. Готов поклясться, что у тебя не было мимолетных связей. А если бы таковая появилась, ты бы обязательно ушла от Сергея и вышла за своего соблазнителя замуж. У тебя не может быть любовников, только мужья.
Сложив остатки нашей трапезы в коробку от пива, Аркадий задвинул её в кусты. Я достала пудреницу и привела себя в порядок, слегка тронув бесцветной помадой губы.
— Наверно, ты прав.
Аркадий приблизился, приглядываясь к ссадине, и, вдруг, стиснув в ладонях лицо, впился взглядом в мои глаза. По спине пробежала дрожь и силы как-то сразу иссякли. Звякнула выскользнувшая из рук пудреница, в голове зашумело, я оказалась в объятиях Аркадия, успев тихонько обмякнуть.
Он быстро целовал меня, расслабленную, как в полуобмороке. Во рту расплылся солоноватый вкус — ранка на губе снова кровоточила. Мгновенно с поражающей яркостью пронеслись передо мной ожившие видения — старик, овладевший связанной пленницей и разбивший ей лицо, перепуганный мальчишка, принесший воду… А потом — блеклое утро, теплая поверхность камня под спиной, смуглые мальчишеские бедра у моих колен, полуобморочная лихорадка, сотрясающая наши тела, и безумное желание, чтобы это никогда, никогда не кончалось…
Я двумя руками оттолкнула от себя Аркадия.
— Не надо!
Шумно выдохнув воздух, он откинулся на деревянную спинку и закрыл глаза.
— Что, нам, кажется, пора идти?
Я поднялась.
— Пора. Прости, Аркадий, я ничего не пойму. Не пойму, что происходит со мной…
— Ну, думай, думай, детка. Вот мои координаты. — Он засунул в карман моего пиджака визитную карточку. — Если возникнут вопросы, звони. И дай тебе Бог застать меня тут… А мне пожелай дождаться… — В его тоне звучала скрытая тоска и какая-то фатальная обреченность.
Но я не стала говорить, что поняла его намек, что мне хорошо известно его состояние, когда мысль о смерти неотступно преследует, то отдаляясь, то обдавая могильным холодком. Что это нормально для человека, ходящего изо дня в день по канату, привычно рискующего жизнью…
Я не могла успокоиться, потому что боялась сама: турецкий мальчишка стал моим наваждением. Он загнал меня в дебри неведомых ранее комплексов, мучительных, противоречивых желаний. Но освободил лишь от одного: образ Аркадия Тайцева не тревожил больше моего воображения.
На остановке у гранитного парапета Фрунзенской набережной собралась толпа. Особо нетерпеливые граждане пристально всматривались в темнеющую насыпь Хамовнического моста, на фоне которой должен был появиться рогатый силуэт троллейбуса. Женщины взволнованно обсуждали творящиеся в столице безобразия, поминая, то с надеждой, то с укоризной, энергичного мэра.
Какой-то «шутник» прошелся этой ночью по набережной, круша недавно установленные здесь импортные стеклянные павильончики, что вызвало справедливые нарекания в адрес правительства и правоохранительных органов. «Эх, нафига козе баян, а нашему алкашу — европейский комфорт?» — мыслил вслух, ни к кому не обращаясь, человек в очках.
Парень в наушниках и бейсболке, совсем как телеведущий Ганапольский, балдел от одному ему слышимых звуков — то ли от «Алисы» «тащился», то ли учил суахили. Кое-кто, равнодушный к графику движения троллейбуса, и к стараниям мэра, наслаждался чудесным сентябрьским днем — тихим и солнечным. На разогретом щербатом граните парапета по-летнему грелись крупные переливчатые мухи, волны Москвы-реки манили свежей, неторопливой прохладой. На противоположном берегу поднимались кущи Нескучного сада — в том багряно-золотом уборе, что неразрывно связан в памяти со строками Пушкина. «Очей очарованье…» — как нежно звучали эти слова на солнечном сентябрьском пригреве, как ласкали душу… Не хотелось думать о кризисной экологической обстановке столицы, о катастрофической загрязненности её речных вод, о дачах бывших «слуг народа», скрывающихся под сводами канареечных ясеней и малиновых кленов. Хотелось радоваться банке импортного пива, притаившейся в кейсе и солидному слову «мэр», привычно всплывающему в пересудах московских бабуль.