— Не скрою, — смешно. И даже до противного фальшиво. Нельзя вернуть то, чего у тебя давно уже нет. Ты жила иллюзиями, которые умело вбила себе в голову. Случай разрушил твой игрушечный мирок. Пойми, это произошло бы все равно — днем раньше, днем позже. Ты и так долго продержалась природная склонность к самогипнозу, искусственно подавленные желания.
— А разве ощущение благополучия и счастья не есть вообще продукт нашего собственного воображения?
— Разумеется. Но продукт скоропортящийся. А ты будто в заморозке свою так называемую супружескую любовь лет десять продержала.
— Мне, действительно, было очень комфортно…
— А чего ж ты тогда в этот круиз потащилась, одна, без своего благоверного? За какими такими туристическими впечатлениями, а? — Галина удовлетворилась моей растерянностью и заключила. — Вот это и есть — зов подсознания.
— Так что же мне теперь делать, если ни признаваться мужу, ни искать приключений на стороне я не хочу?
— Стресс стрессом вышибают… — Задумалась Галина, обшаривая взглядом гостиную. — А эта дверь куда?
— В кабинет Сержа. А там — спальня. Четыре комнаты, санузел раздельный. Кухня 9 квадратных метров.
— Кухня девять? — Узкие глаза Галины округлились от ужаса. — Да кто же теперь с такой кухней живет? И ещё санузел раздельный! Ну-ка, проводи!
Воспользовавшись туалетом и вымыв руки в ванной комнате, Галина торжественно заявила:
— Так жить нельзя. И о каких-таких приключениях может болеть голова с подобным унитазом — это ведь чешский «компакт»?
Я пристыженно кивнула.
— Садись и записывай. Ее зовут Светлана. Лана Рахминская. Дизайнер по интерьеру в СП «Комфорт» — они совместно с итальянцами весь интерьер оформляют — от евроремонта до подвески штор. Светлана своего мужика у меня анализировала — с потенцией слабовато. Его деловые партнеры совсем затрахали. Зато оплата хорошая. Трехэтажный особняк по Минскому шоссе загляденье. Весь отделан «от и до»! Ты сама все поймешь и просто заболеешь. Это тебе не под моджахедом на камне дрожать. — «Райское наслаждение»… Да, ну, конечно, сама понимаешь, — таблеточки успокоительные на ночь глотай, хорошо бы на спорт подналечь… В общем-то тебе после визита к Ланке будет не до этого. — Пообещала на прощанье Галина.
Через три дня я катила в гости к Светлане Рахминской. Особняк и его владелица потрясли мое воображение. Гюльшахноз оказалась права: теперь, просыпаясь в ночи, я видела не смуглые узкие бедра турецкого паренька над моим распростертым телом, а зимний сад с экзотическими растениями под сводчатым стеклянным куполом подмосковного особняка.
Конечно, я не впервые сталкивалась с роскошью — новой отечественной или импортной, и знала все, что можно знать о комфорте на «уровне мировых стандартов». Но все это было как-то отдельно от моего уютного, старомодно-патриархального дома, каждый уголок которого хранил воспоминания об иллюзорном благополучии эпохи ГУЛАГа и культа личности, настолько заманчивом, как иллюстрации в «Книге о вкусной и здоровой пище», вышедшей в те годы. И, конечно, напоминая о семи годах нашей счастливо прожитой жизни. Эта квартира — в громоздком «сталинском» доме неподалеку от метро «Сокол» досталась мне от отца, переселившегося ко второй жене в Тбилиси. Владеть недвижимостью тогда ещё не разрешалось, поэтому мы устроили родственный обмен — отец, сохранив московскую прописку, «въехал» в коммуналку Баташовых, а мы с Серегой поселились в просторных хоромах, забитых книгами и вещами моего грузинского деда, до самой своей смерти не пожелавшего увидеть невестку, собственную внучку, правнучку, уже готовившуюся пойти в школу. Мама считала, что её бывший свекор давно и тяжело болен, находясь в психической депрессии. Отец придерживался мнения, что физические недуги ученого-сталиниста — следствие его духовной деградации. Он оставил на полях дедовских трудов весьма красноречивые замечания.
— Ты, Слава, книги деда не жги, не надо. У меня у самого руки чесались. Оставь — это позор и клеймо нашего рода. Пусть будут назиданием следующим поколениям, как бациллы чумы в пробирке. Потомки должны знать, чего следует бояться, — сказал мне отец в последнем телефонном разговоре, связанном с передачей жилплощади. И добавил. — Поздравь внучку с первым сентябрем — она теперь школьница. Пусть узнает правду и о своем прадеде и обо мне…
Больше услышать голос отца мне не довелось. Мои родители развелись, когда мне было семь лет. Я почти не вспоминала об отце, забывшем про меня. И только став взрослой, я узнала от матери, что отец сознательно отстранился от нашей жизни. Он числился в диссидентах и не хотел омрачать благополучие дорогих ему людей. Сам же Георгий Каридзе взвалил на себя нелегкую миссию искупления грехов предков. Ни сам он, ни моя мать не хотели посвящать меня в подробности развода и каждый из них старался держаться подальше от семьи Баташовых. Увы, положение Сергея, окруженное туманом таинственной недоговоренности, не способствовало родственным контактам.