Так и продолжался этот грабеж какое-то время, пока однажды не пропало полдюжины собак. Казалось, опасность нависла над всем, что есть живого в городке. Нужно было что-то делать — но что?
Мой отец придумал план. План был опасный, но ничего другого не оставалось, и в одно прекрасное летнее утро мой отец отправился в путь, благословленный всеми обитателями Эшленда. Он направился в горы, где знал одну пещеру. В ней-то, как он догадывался, и жил Карл.
Пещеру скрывали сосны и огромная груда камней, а мой отец знал о ней, потому что много лет назад вывел оттуда молодую девушку, которая заблудилась в ее глубинах. Он остановился у пещеры и крикнул:
— Карл!
В ответ он услышал эхо собственного голоса, отразившееся от дальнего конца пещеры.
— Выйди на свет, Карл! Я знаю, что ты здесь. Я пришел передать тебе требование наших горожан.
Несколько минут ничто не нарушало тишину глухого леса, наконец мой отец услышал шум и почувствовал, как затряслась земля. Из тьмы пещеры появился Карл. Отцу и в страшном сне не могло привидеться, что он такой огромный. И ох как страшен видом! Весь в царапинах и синяках от жизни в диком горном лесу — и оттого, что иногда, просто не в силах терпеть голод, не мог дождаться, когда его добыча умрет, и впивался в нее еще живую, царапающуюся и кусающуюся. У него были сальные длинные черные волосы, в густой спутанной бородище застряли кусочки пищи и ползали всяческие букашки, которые ими питались.
Увидев моего отца, он расхохотался.
— Чего тебе надобно, человечишка? — спросил он с ужасной ухмылкой.
— Ты не должен больше приходить в Эшленд за пищей, — сказал мой отец. — Ты лишаешь наших фермеров урожая, а детей — их любимых собак.
— Что? И ты задумал меня остановить? — сказал Карл, его громовый голос прокатился по долинам и наверняка был слышен аж в самом Эшленде. — Да я могу переломить тебя, как ветку! — И чтобы показать, как он это сделает, отломил сук от соседней сосны и растер пальцами в пыль. — Да я, — продолжал он, — могу съесть тебя в один момент и не поперхнуться! Могу!
— Для этого я и пришел, — сказал мой отец. Лицо у Карла скривилось то ли в замешательстве, то ли оттого, что одна из букашек выползла из его бороды и поползла по щеке.
— Что это значит «для этого ты и пришел»?
— Чтобы ты съел меня, — ответил отец. — Я буду первой жертвой.
— Первой… жертвой?
— Тебе, о великий Карл! Мы покоряемся твоему могуществу. И мы поняли, что для спасения многих надо пожертвовать немногими. Так что я твой… завтрак, наверное?
Слова моего отца сбили Карла с толку. Он замотал головой, чтобы в мозгах прояснилось, и полчища тварей, ползающих у него в бороде, посыпались на землю. Он затрясся всем телом, и мгновение казалось, что он сейчас упадет, и, чтобы устоять на ногах, он прислонился к скале.
Такое было впечатление, что его поразило какое-то оружие. Такое было впечатление, что его ранило в сражении.
— Я… — проговорил он очень тихо и даже печально. — Я не хочу тебя есть.
— Не хочешь? — сказал отец с большим облегчением.
— Нет, — ответил Карл. — Я никого не хочу есть. — И огромная слеза покатилась по его заскорузлому лицу. — Просто мне очень голодно живется, — сказал он. — Моя мать всегда так замечательно готовила, но потом она оставила меня одного, и я не знал, что делать. Собаки… простите меня за собак. Простите меня за все.
— Понимаю, — сказал отец.
— Я не знаю, что мне теперь делать, — пожаловался Карл. — Посмотри на меня — я огромный. Мне нужно есть, чтобы жить. Но я остался совсем один, и не знаю, что…
— Готовить еду, — сказал отец. — Растить урожай. Ходить за скотиной.
— Ну конечно! — вздохнул Карл. — Думаю, мне надо забиться подальше в пещеру и никогда не выходить на свет. Я причинил вам слишком много неприятностей.
— Мы можем научить тебя, — сказал мой отец. Карл не понял его.
— Чему научить?
— Готовить еду, растить урожай. Земли тут предостаточно.
— Ты хочешь сказать, что я мог бы стать фермером?
— Да, — ответил мой отец. — Мог бы.
Все было в точности так, как я рассказываю. Карл стал самым знаменитым фермером в Эшленде, но моего отца легенды сделали еще знаменитей. Рассказывали, будто он может заворожить кого угодно, просто пройдя по комнате. Будто он наделен особой силой. Но мой отец был человек скромный и говорил, что ничего такого за ним не водится. Он всего лишь любит людей, а люди любят его. Все очень просто, говорил он.
Он отправляется ловить рыбу
В ту пору случился в наших местах потоп, но что я могу добавить к тому, что об этом уже написано? Ливни, один за другим, беспрерывно. Ручьи превратились в реки, реки в озера, а все озера вышли из берегов и слились в одно огромное — глазом не обведешь. Однако Эшленд — большая его часть — каким-то образом уцелел. Кое-кто говорит, удачное расположение горной гряды разделило воды, и они обтекли его с двух сторон. Правда, один конец Эшленда, дома и все остальное, до сих пор остается на дне того, что теперь называется — и вполне подходяще, если не чересчур уж художественно, — Великим Озером, и по сию пору летней ночью можно услышать, как стонут призраки тех, кто утонул в тот потоп. Но самое примечательное в этом озере — зубатка, которая живет в нем. Зубатка величиной с человека, говорят — даже еще больше. Враз ногу отхватит, если нырнешь слишком глубоко. Ногу, а то и больше, если зазеваешься.
Только простак или герой мог попытаться поймать такую громадную рыбу, а мой отец, как вам сказать… думаю, он был немножко и то, и другое.
Однажды на рассвете он отправился один на берег, сел в лодку и отплыл на середину Великого Озера, где самая глубина. Какая у него была наживка? Дохлая мышь, которую он нашел в ларе, где хранилось зерно. Он нацепил ее на крючок и закинул удочку. Целых пять минут потребовалось, чтобы наживка опустилась на дно, и тогда он стал медленно поднимать ее. Вскоре он почувствовал удар. Рыба рванула так сильно, что сорвала мышь вместе с крючком и оборвала лесу, удилище согнулось, лодка закачалась на воде. Тогда он попробовал снова. На сей раз взял крючок побольше, лесу потолще, дохлую мышь поаппетитней и забросил удочку. Вода заволновалась, закипела и запузырилась, пошли волны, будто сам дух озера всплывал на поверхность. Эдвард продолжал себе удить как ни в чем не бывало. Хотя, наверно, не следовало ему этого делать, видя, какие небывалые вещи творятся. И жуткие. Наверно, лучше бы ему было вытащить свою мышку и плыть домой. «Так и быть, отправлюсь-ка я домой», — решил он. Только, сматывая лесу, он увидел, что не столько она сматывается, сколько лодка движется. Вперед. И чем быстрей он мотает, тем быстрей движется лодка. Он знает, что надо делать в таких случаях: выпустить из рук удилище. Отпустить его! Бросить и распрощаться с ним навсегда. Кто его знает, что там такое, на другом конце лесы, что тащит лодку? Но он не может бросить удилище. Не может, и все тут. Больше того, у него такое чувство, будто руки приросли к удилищу. Тогда он делает второе, что лучше всего делать в таких случаях, — прекращает мотать лесу, но и это не помогает: лодка все равно плывет вперед, Эдвард плывет, и все быстрей и быстрей. Значит, это не затонувшее бревно, правильно? Его тащит существо, живое существо — зубатка. Похожая на дельфина: он видит, как она изгибается, выпрыгивая из воды, и сверкает на солнце, прекрасная, исполинская, ужасная, — шесть, семь футов в длину? — и, вновь погружаясь, увлекает Эдварда за собой, выдергивает его из лодки и тащит под воду, в глубину, на подводное кладбище Великого Озера. И там он видит дома и фермы, поля и дороги — тот уголок Эшленда, который затопило в потоп. И людей он тоже видит: тут и Гомер Киттридж со своей женой Марлой. И Берн Тэлбот и Кэрол Смит. Гомер несет бадью с овсом, кормить своих лошадей, а Кэрол обсуждает с Марлой виды на урожай. Берн работает на тракторе. Глубоко-глубоко под сумрачной толщей воды они двигаются, как при замедленной съемке, и, когда они разговаривают, изо рта у них вырываются пузырьки и поднимаются на поверхность. Зубатка быстро тащит Эдварда мимо них, и Гомер улыбается и машет ему — Эдвард и Гомер знали друг друга, — но не успевает Гомер опустить руку, как они, человек и рыба, устремляются прочь, вновь вверх, и неожиданно выскакивают из воды, Эдвард шлепается на берег, уже без удилища.