Вернувшись в Лос-Аламос, Фукс погрузился в депрессию. Он говорил, что беспокоится о сестре. Однако более вероятным представляется то, что он переживал глубокий психологический кризис. Возможно, у него были какие-то сомнения относительно того, стоит ли и дальше сотрудничать с русской секретной службой. Встреча в июне, однако, состоялась, как и было договорено. Фукс выехал из строго охраняемого и «трезвого» поселения в Лос-Аламосе якобы затем, чтобы купить спиртного. Голд прибыл в Нью-Мексико на поезде. Они встретились на мосту Кастилло в четыре часа дня, как и договаривались. Встреча продолжалась не более получаса. Фукс передал Голду толстую пачку документов и заявил, что в Лос-Аламосе достигнут «страшный прогресс» и что ПЕРВАЯ АТОМНАЯ БОМБА ДОЛЖНА БЫТЬ ВЗОРВАНА В ПУСТЫНЕ АЛАМОГОРДО ГДЕ-ТО В СЛЕДУЮЩЕМ МЕСЯЦЕ. Прежде чем расстаться, Фукс и Голд договорились встретиться в следующий раз в 6 часов вечера 19 сентября близ церкви на одной из главных улиц Санта-Фе.
Голд не спешил возвращаться в Нью-Йорк. Вместо этого он сел на местный автобус и направился в город Альбукерке, расположенный в шестидесяти милях от Санта-Фе. Поскольку было у него в Нью-Мексико еще одно дело. У ГРУ был еще один шпион, работавший в лаборатории Лос-Аламоса, и Голд счел небезопасным встречаться в одном месте с людьми, работающими в сверхсекретной лаборатории. Однако, несмотря на протесты Голда, его начальник Яковлев приказал ему встретиться с капралом Дэвидом Гринглассом в квартире последнего в Альбукерке. Поскольку капрал Грингласс работал на сборке атомной бомбы, работы над созданием которой уже были близки к завершению.
Грингласс был младшим братом Этель Розенберг, которая вместе со своим мужем Юлиусом давно стала фанатичной коммунисткой и советским агентом в Соединенных Штатах. Именно Юлиус, действуя по информации, полученной от своего русского руководителя, обнаружил, что его зять, сам того не зная, действительно работает в Лос-Аламосе над созданием атомной бомбы.
Хотя молодой Грингласс и был когда-то членом молодежной коммунистической лиги, но шпионить он согласился неохотно. Яковлев, действуя через Розенбергов, снабдил молодую жену капрала Рут, которую, кстати, капрал страстно любил, достаточной суммой денег, чтобы она могла жить в отеле в Альбукерке, куда Грингласс приезжал к ней на уикенды. В обмен Грингласс ответил на ряд вопросов, которые задали ему русские. Начиная с 1945 года от него стал поступать устойчивый поток информации и грубые, сделанные от руки, наброски. Он стал собирать все возможные обрывки информации и даже ухитрился заполучить так называемые импульсные линзы – жизненно важные части секретного взрывного механизма, о которых ему по-дружески рассказал ученый, с большим одобрением относившийся к неподдельному интересу, который капрал проявлял к его работе.
Капрал собрал так много сведений, что когда Голд утром в третье воскресенье июня 1945 года появился в его квартире в Альбукерке, Грингласс, вероятно, знал об атомной бомбе столько же, сколько любой из физиков, не входивших, правда, в узкий круг людей, работавших под руководством профессора Роберта Оппенгеймера.
Он знал столько, что Голд настоятельно потребовал, чтобы он напечатал все в виде отчета. И когда «предохранитель» вновь появился после полудня, Грингласс протянул ему толстую пачку отпечатанных заметок. И еще передал кое-что более важное – сделанные от руки наброски импульсных линз с присоединенным к ним детонатором и центральной трубкой, которая и должна была взрываться.
Больше Голд не стал задерживаться в Нью-Мексико, в ту же ночь уехал в Нью-Йорк, где сразу же передал Яковлеву как отчет Фукса, так и заметки и наброски Грингласса. Так что Сталин вполне мог позволить себе продемонстрировать вежливое равнодушие в Потсдаме четыре недели спустя.
После войны у Грингласса была возможность продолжить работу в Лос-Аламосе в качестве гражданского лица, чтобы затем начать ныне хорошо известные атомные испытания на атолле Эниветок, однако он отказался от предложения. Ему не нравилась роль советского шпиона. Более того, он боялся, что не сможет устоять перед настойчивостью сестры. Из-за расхождений во взглядах пути Гринглассов и Розенбергов разошлись и вновь пересеклись в самых драматических обстоятельствах.
Фукс продолжал работать в Лос-Аламосе и был среди тех, кто присутствовал при взрыве первой атомной бомбы. Когда в сентябре он встретился с Голдом в Санта-Фе, его все еще переполняли ужас и удивление от увиденного. Он сумел достать то, что русские отчаянно старались узнать – размеры первых трех бомб, и сумел объяснить технические различия между урановой бомбой, взорванной 6 августа над Хиросимой, и улучшенным плутониевым оружием, использованным против Нагасаки несколько дней спустя. Он также поведал о растущих трениях между Америкой и Великобританией и о том, что несколько отделов лаборатории были теперь недоступны для него.
Фукс предупредил Голда, что в ближайшее время он скорее всего вернется в Англию и продолжит разведывательную работу на русских, хотя он и беспокоится, что сотрудники британской секретной службы могут обнаружить гестаповское досье на него в оккупированном англичанами Киле. Он предложил несколько различных дат для встречи с советским курьером поблизости от сравнительно малолюдной станции метро Морнингтон Крисчен в Лондоне.
В действительности, однако, Фукс пробыл в Лос-Аламосе дольше, чем рассчитывал, и уехал лишь в конце июня 1946 года, предварительно дав согласие занять должность руководителя департамента теоретической физики в новом британском Центре атомной энергии в Харвелле, в Беркшире. В июле 1946 года он приступил к исполнению своих новых обязанностей. Он по-прежнему оставался советским шпионом и однажды даже принял символическую плату в сто фунтов стерлингов. Он оставался одним из ведущих руководителей Харвелла до лета 1949 года – как раз до взрыва первой русской атомной бомбы, – когда американское ФБР получило данные, дающие основания предполагать, что Нанн Мей был не единственным британским шпионом, от которого русские получали секретную информацию.
Когда британская служба безопасности занялась изучением материалов, предоставленных ФБР, Фукс в некотором отношении казался человеком, имеющим отношение к делу. Показания были смутные и скудные, однако было решено изучить личное дело Фукса, чтобы попытаться выявить всю его подноготную. Подполковник авиации Арнольд, сотрудник службы безопасности в Харвелле, не знал, как ему подступиться к Фуксу с вопросами, однако проблема решилась сама собой, когда в октябре Фукс сам явился к Арнольду, с которым был в дружеских отношениях, и попросил совета. Фукс рассказал Арнольду, что его отец, недавно посетивший Соединенное Королевство и постоянно проживавший в Западной Германии, был назначен профессором теологии в Лейпциге, находившемся в русской зоне оккупации. Не скажется ли сей факт на положении самого Фукса и не следует ли ему уволиться?
Это и стало тем началом, которого так не хватало Арнольду, и в ходе многих задушевных разговоров он принялся осторожно расспрашивать Фукса. Во второй половине декабря было принято решение поговорить с Фуксом в открытую, и в Харвелл прибыл сотрудник M15 Уильям Джеймс Скардон, чтобы встретиться с Фуксом. Встреча проходила в сердечной атмосфере, и Фукс очень откровенно рассказывал о своем прошлом, признав, что в 1933 году он оказался в коммунистическом лагере. Однако Фукс категорически отрицал, что во время своей работы в Соединенных Штатах он передавал советским агентам какую-либо секретную информацию.
Он, однако, был явно встревожен происходящим, и у Арнольда появились опасения, что он может попросту сбежать. 10 января сэр Джон Кокрофт заявил Фуксу, что, учитывая новое назначение, полученное его отцом, Фуксу было бы лучше уволиться из Харвелла.
В последующие две-три недели Скардон несколько раз встречался с Фуксом. Стало очевидным, что тот переживает какой-то сильный душевный надлом. Как позднее признавался сам Фукс, он чувствовал, что разрушению подверглась вся нравственная основа его жизни. Впервые он стал беспокоиться о том, что может подвести своих британских товарищей, и вскоре, во время дружеского ланча со Скардоном в одном из деревенских пабов, Фукс выложил ему всю свою невероятную историю.