Хардкор-сцены возникали по всей стране, каждая – как отражение того или иного города. В Бостоне были хардкор-группы, одержимые хоккеем, в Остине, штат Техас, – эксцентричные политизированные ансамбли. В Калифорнии действовали не только Dead Kennedys, но и, например, Flipper, которые, иронизируя над репутацией хардкора как однотипной музыки, невозмутимо выпустили дебютный альбом под названием “ALBUM – GENERIC FLIPPER”, или “GENERIC FLIPPER ALBUM”[45] – строго говоря, он не звучал как хардкор-запись и уж точно не как типичная хардкор-запись. Со временем эта музыка неизбежно докатилась и до Нью-Йорка – но в виде некоего странного гибрида: одновременно аутентично уличного и несколько путаного. Bad Brains вновь поселились в городе и чем дальше, тем чаще стали добавлять в свои неистовые песни намеренно замедленные фрагменты, предназначенные для “мошинга” (это слово скорее всего родственно ямайскому термину “мэш-ап”, означающему “уничтожение”, “убийство” – в смысле жесткой толкотни на концертах). Группа Agnostic Front использовала визуальный ряд скинхед-культуры, отчего многие ее побаивались – в текстах песен музыканты проклинали одновременно “нацистских лицемеров” и “меньшинства”, которые, по их мнению, висели “золотой цепью” на шее соцзащиты (лидер ансамбля, Роджер Мирет, был кубинским иммигрантом – то есть и сам по многим параметрам принадлежал к меньшинству). Джон Джозеф вернулся в Нью-Йорк и стал фронтменом группы The Cro-Mags, выпустившей в 1986 году мощный, задиристый альбом “The Age of Quarrel” (заголовок отсылал к изречению на санскрите и отражал связь Джозефа с движением кришнаитов). Дерзкая хардкор-группа The Beastie Boys добилась оглушительного успеха – но только после того, как переродилась в не менее дерзкую хип-хоп-группу. А во второй половине десятилетия сцена трансформировалась с прибытием в Нью-Йорк из Коннектикута человека по имени Рэй Каппо, чей ансамбль, Youth of Today, возглавил движение по возрождению стрэйтэйджа и стал давать утренние концерты без возрастного ценза в CBGB – то есть там же, где расцветала декадентская нью-йоркская панк-сцена десятилетием ранее. Каппо имел атлетическое телосложение и выглядел весьма опрятно – даже слишком опрятно, как я полагал, открывая для себя панк и хардкор несколько лет спустя. Панк привлекал меня своей странностью, и хардкор начала 1990-х в этом контексте казался мне до отвращения нормальным и мачистским: когда Каппо рычал в микрофон слова вроде “Физически сильные // Морально безупречные // Позитивная молодежь // Это молодежь сегодняшнего дня”, это звучало как нечто, противоположное панку. Впрочем, со временем я стал относиться к необычным гибридам и новшествам нью-йоркского хардкора с большей теплотой (в 1990-е он вновь существенно изменился после того, как деятели сцены стали использовать рэп-ритмы и рэп-читку, создав нечто вроде ранней версии рэп-рока). Мне нравилось то, как хардкор-группы одна за другой находили свои способы заново определить панк – или отречься от него.
Мой первый хардкор-концерт состоялся в 1991 году в Бостоне – это была та же самая поездка, в которой я впервые познакомился с трудами Грейла Маркуса. Хедлайнером были Fugazi, нью-йоркская группа, в состав которой входил и Иэн Маккей, озабоченный в те годы тем, чтобы расширить возможности хардкора. Мои любимцы, Fugazi, были неугомонны и изобретательны, с вдохновленными регги партиями бас-гитары и импрессионистскими текстами песен, которые часто подавались не криком, а стоном или бормотанием. Я ожидал, что весь зрительный зал будет состоять из таких же очарованных поклонников, как я, но на Fugazi пришли посмотреть многие олдскульные хардкор-фанаты, поэтому атмосфера в клубе была довольно напряженной (ко всему прочему, дело происходило на День святого Патрика, а это в Бостоне и без хардкор-концертов весьма взрывоопасный период). Именно там я первый раз в жизни увидел скинхедов и попробовал понять, нужно ли мне их бояться. Маккей взирал на толпу со стойким неодобрением, пытаясь сделать так, чтобы все перестали драться, толкаться и прыгать со сцены. В одно мгновение, когда музыка замедлилась, а слэм в партере продолжился, он сказал: “Я был бы рад увидеть определенную корреляцию между движениями (там, у вас) и звуком (здесь, у нас)”. После чего спел песню “Suggestion” о сексуальном насилии, посвятив ее в финале девушке, которую, по его словам, пытались “растлить” на недавнем концерте Fugazi.