В зале в тот вечер было, наверное, около двух тысяч человек, один из них – Марк Грейф, культуролог и исследователь, вспомнивший об этом концерте в проницательном эссе, посвященном его смыслообразующим, но сложным отношениям с панком и хардкором. Он обожал Fugazi и при этом был “загипнотизирован” и одновременно разочарован “бессмысленной энергией” хардкор-кидов в мошпите: “Я печалился, что все это было абсолютно недостойно группы, ее музыки, всего того невыразимого, к чему она стремилась”. Эти слова запали мне в душу, потому что у меня-то, по воспоминаниям, была обратная реакция. Напряжение в зале, грозившее обернуться настоящим насилием, завораживало меня тем, что благодаря ему я как будто не просто присутствовал на концерте, но наблюдал некую драму, причем необязательно со счастливым финалом. И мне казалось, что довольно рафинированную музыку Fugazi лишь обогащает (а не обедняет) то, что ее слушают в том числе люди, не до конца понимающие музыкантов и, в свою очередь, не вызывающие полного понимания у самих музыкантов. После этого песни ансамбля зазвучали для меня иначе – они стали крепко связаны с шумом и опасностью, которые я почувствовал на том выступлении. Неуправляемая толпа словно бы доказывала, что Fugazi и тогда продолжали быть не просто группой, а именно хардкор-группой. Люди в клубе, скорее всего, согласились бы друг с другом, что это различие имеет смысл – хотя и не факт, что пришли бы к общему мнению, в чем именно оно заключается.
Заклинание
Через год после того концерта, летом 1992-го, Fugazi выступали перед Капитолием в рамках протеста против “радикально-правого уклона Верховного суда”. Незадолго до этого, несмотря на обвинения в сексуальных домогательствах, в судейскую коллегию был принят Кларенс Томас – кроме того, решение суда упростило для отдельных штатов процедуру отмены права на аборт. Участники Fugazi играли на фоне баннера “Выключите телевизор!”, а одной из первых песен в сет-листе стала “Reclamation”, стартующая с принципиальной декларации о допустимости абортов: “Вот наши требования // Мы хотим сами управлять нашим телом // Теперь мы сами решаем, что с ним делать”. Музыканты держались не так замкнуто, как Minor Threat, и наоборот, были более явно нацелены на взаимодействие с внешним миром. В середине выступления Гай Пиччиотто, еще один фронтмен Fugazi, прямо высказался на тему Верховного суда: “Если их законы не отражают нашу реальность, то мы на хрен не обязаны им подчиняться”, – это звучало как речь лидера повстанцев, каковым он в определенном смысле и был.
Впрочем, внутри субкультуры панк-хардкора Fugazi принадлежали не к бунтарям, а наоборот, к истеблишменту – это была одна из самых популярных и влиятельных андеграунд-групп, способных продавать сотни тысяч экземпляров своих альбомов, выпущенных на частном лейбле Dischord Records, сооснователем которого Иэн Маккей стал еще в 1980 году. К 1992-му, когда состоялся протестный концерт около Капитолия, Маккей уже десять с лишним лет входил в элиту хардкора; как и многие самые влиятельные фигуры в мире хардкор-панка, и он, и его коллеги по группе были белыми мужчинами. Поэтому, возможно, реальными повстанцами на том протестном концерте была открывавшая мероприятие группа Bikini Kill – один юноша и трое девушек, игравших скоростной и осознанно примитивный панк-рок, а также порой менявшиеся инструментами между песнями. Центром внимания в Bikini Kill чаще всего оказывалась Кэтлин Ханна, находившая новые способы устроить провокацию – иными словами, новые способы быть панком. На зернистой видеозаписи можно увидеть, как она прыгает, дрожит в конвульсиях, трясет головой, а затем внезапно встает на цыпочки и объявляет: “Если бы я хотела, то легко торговала своим телом // Так же, как вы торгуете своим разумом”.