Скандал с Green Day привел к появлению сразу нескольких лучших выпусков в истории MRR, и он же означал финал золотого века журнала. Многим казалось, что виной всему излишний догматизм Тима Йоханнана – но MRR всегда был предельно догматичным изданием. Разница в том, что в 1980-е существовал консенсус – что является панком, а что нет. Поэтому жесткие правила и ограничения журнала стали бросаться в глаза только после того, как этот консенсус стал рассыпаться: когда крупные лейблы повадились выпускать достойные панк-записи, когда панк-лейблы принялись экспериментировать с не принадлежащими к панк-року артистами, когда к жанру обратились обыкновенные меломаны, привлеченные популярностью Nirvana, Green Day и других (через два месяца после “Dookie” группа The Offspring из южной Калифорнии выпустила альбом “Smash”, тоже разошедшийся миллионным тиражом и покоривший мейнстрим; “Неужели весь мир стал панковским?” – задавался вопросом журналист Rolling Stone). Панк-андеграунд тоже никуда не исчез – журнал MRR потерял часть влияния, но продолжил выходить в свет, и то же самое касалось клуба “924 Gilman Street”, в котором даже смогла после долгого перерыва вновь выступить группа Green Day – в 2015 году, без предварительных анонсов, на благотворительном концерте. Но золотая лихорадка панк-рока 1990-х неизбежно меняла сами представления о панке, разрывая напряженную, но плодотворную связь между упрямыми пуристами вроде Тима Йоханнана, мечтавшего о единой равноправной сцене, и беспокойными артистами вроде Армстронга, самопровозглашенного “обычного панка”, который при этом не мог не быть исключительным.
Я не присутствовал на суматошном концерте Green Day в “Hatch Shell” по одной простой причине – я понятия о нем не имел. В дихотомии “панк-мейнстрим – панк-андеграунд” я прочно выбирал последний, и мне казалось, что у меня нет ничего общего с толпами фанатов, бесновавшихся в тот вечер в Бостоне. Осенью того же года я попытался сколотить в том же Бостоне нечто вроде сообщества хардкор-панка, собрав идеалистически настроенных хардкор-кидов со всего города. Первое заседание нашего общества проходило в чьей-то спальне, где мы ели купленную в складчину вегетарианскую еду – возможно, это напоминало по духу ранние встречи движения “riot grrrl”. Мы дискутировали о группах и лейблах, арт-проектах и политических кампаниях (помню, что на одном из следующих заседаний я был поражен тем, что некоторые участники внезапно стали увлеченно обсуждать поход в цирк, – к счастью, не успев сказать по этому поводу что-нибудь глупое, я понял, что они собирались пойти туда протестовать против жестокого обращения с животными). Это сообщество изменило мое восприятие панк-рока, сделав меня частью разветвленной городской сети друзей и союзников. Но сам проект был неудачей, и встречи вскоре прекратились, потому что выяснилось, что есть лишь одна объединяющая всех цель – организовывать панк-концерты. Этим мы и занялись, вместе и поодиночке работая над тем, чтобы в разных неожиданных местах вроде подвала магазинчика здоровой пищи или трапезной дружественной церкви иногда проходили дешевые дружелюбные выступления для всех возрастов. На некоторых из них я выступал и как музыкант – у меня было тогда несколько групп, ни одна из которых не производила ни на кого особого впечатления (в MRR однажды написали, что один из моих проектов играет “одну визгливую колючую хардкор-песню за другой” – кажется, именно тогда я подобрался ближе всего к тому, чтобы получить первый в жизни музыкальный комплимент). Со сцены я видел, как вдалеке от соблазнов мейнстрим-индустрии панки-единомышленники создают свой собственный мир. Но одновременно я понял и кое-что новое о панк-идеализме. Мы объединились в сообщество, потому что верили, что хардкор-панк – это не только музыка. Но для многих из нас он все-таки именно музыкой и был.