В 1980-е рэп был просто гламурной профессией, но к концу 1990-х самые успешные рэперы стремились выглядеть как мафиози или магнаты. От них ожидалось, что они запустят собственные модные линии, рекорд-лейблы и другие бизнес-проекты; если рок-звезды в свое время опасались, что их сочтут “продажными”, звезды хип-хопа сами хвастались перед поклонниками финансовым благополучием. “Я не бизнесмен / Я и есть бизнес, мэн!” – выразился как-то раз Джей-Зи. По мере того как все больше и больше рэп-исполнителей достигали масштабного успеха, не поступаясь идеалами “гангста”, именно этот успех (и его оборотная сторона) сделался основной темой композиций. Можно было разбогатеть, читая рэп о том, как ты богат, поэтому зримые свидетельства этого – машины и бриллианты, они же на рэп-жаргоне “лед” – служили доказательством того, что артист отвечает за базар. Конец 1990-х и начало 2000-х в хип-хопе иногда называют “эпохой блинга[63]»; термин вошел в обиход благодаря хиту 1999 года новоорлеанского рэпера B. G., в котором автор задавал вопрос: “У какого ниггера найдутся бриллианты, которые – блинг! – ослепят тебя?” А коль скоро общественный интерес к жизни драгдилеров не ослабевал, некоторые свежепоявившиеся хип-хоп журналы, в том числе F. E. D. S.[64] и Don Diva, взяли за правило привлекать читателей портретными очерками о преступных авторитетах, делившихся старыми фотографиями и байками из уличной жизни, – иногда они давали интервью прямо из-за решетки. Зачем связываться с гангста-рэперами, если можно писать о реальных пацанах?
В этой атмосфере рэперы возненавидели сами себя и почти перестали говорить о своем искусстве даже в интервью, не говоря уж о записях. В 2001 году я попросил Джей-Зи вспомнить прошлое, те дни, когда он вырастал в блестящего рэпера, но тот вежливо возразил мне: “Все это было не про рэп, а про жизнь” – как будто кропотливо рифмованные строчки о радости и боли были всего лишь побочным продуктом всего остального, что с ним происходило: “Все, о чем я читал в альбоме «Reasonable Doubt»? Это было на самом деле”. Тот альбом, дебют Джей-Зи, изданный в 1996-м, включал песню под названием “D’Evils”, нечто вроде метааллегории самого искусства рэп-речитатива. Во втором куплете преступник похищает молодую женщину, поскольку разыскивает ее любовника, который его предал. Он готов заплатить ей за информацию, звучит и намек на применение силы (“Моя рука хватает ее за воротник”), но в основном он просто забрасывает ее купюрами: “Ее рассказы звучали неубедительно / Я продолжал давать ей деньги, пока она не выдала что-то вразумительное”. Примерно так работала и хип-хоп-индустрия: давала звездам деньги и власть в обмен на убедительные истории. Реальный гангстер, разумеется, не стал бы делиться ни с кем информацией – в этом был парадокс гангста-рэпа.
В 2000-е этот парадокс сказался на звучании хип-хопа и заставил артистов искать новые объяснения (и оправдания) тому, что они делали. Эминем, белый рэпер, ставший в конце 1990-х очередным протеже Доктора Дре, изменил привычному для гангста-рэпа подходу. Его рифмы, иногда подававшиеся от лица альтер эго по имени Слим Шейди, буквально взрывались описаниями секса и насилия, так что вся гангстерская бравада на их фоне звучала до смешного вяло. Эминем не хотел, чтобы люди забыли, что он рэпер, – наоборот, каскады исторгаемых им слов напоминали всем и каждому, что его работа заключается именно в гиперболах и провокациях:
Густые, многословные, тщательно артикулированные тексты Эминема сделали его звездой – но одновременно и исключением из правил. В начале 2000-х хип-хоп в основном двигался в ином направлении под влиянием рэперов вроде Фифти-Сента, озорного хитмейкера, аффилированного и с Эминемом, и с Доктором Дре. В соответствии с гангста-традицией Фифти-Сент оживлял свои стихи биографическими деталями: все знали, что он любил нарываться на драки с коллегами и пережил нападение, в процессе которого в него выпустили девять пуль (“Ох уж эти неженки-ниггеры, заплатившие за мой капут / Идите, потребуйте возмещения – ведь я до сих пор тут!” – издевался он). После нападения у него появился небольшой дефект речи, однако просаженный голос сработал в его пользу: это был акустический эквивалент спокойной манеры Джей-Зи, создающий ощущение, что Фифти-Сент слишком крут для того, чтобы заниматься пустяками. Прорывом артиста стала песня “In Da Club”, один из самых мощных хитов в истории хип-хопа, – помню, когда она только вышла, диск-жокей на радиостанции крутил только ее полчаса кряду. В ней был блестящий, заразительный бит, созданный при участии Доктора Дре, но еще привлекательнее звучал мелодичный, легкий флоу Фифти-Сента: рэперы часто говорят, что “выплевывают” свои тексты, но он их скорее “вышептывал”. Или даже пел – артист был среди тех немногих, кто еще тогда понял: слушатели будут счастливы услышать рэпера, попадающего в ноты (или, по крайней мере, пытающегося это делать). Раз хвастаться своими рэп-навыками больше не круто, то, может быть, и звучать как рэпер – тоже больше не круто? Это осознание позволило появиться на свет целой серии обаятельных и находчивых хитов. Но оно же влекло за собой неудобный вопрос: если читать рэп, то есть декламировать рифмованные тексты, теперь было необязательно, то чем же в этой связи становился хип-хоп?
64
Расшифровывается как