Каким же был этот жанр? В значительной степени диско представлял собой ритм-энд-блюз – только в ускоренной, приглаженной, более причудливой версии. Объединив усилия с Найлом Роджерсом, Дайана Росс выпустила лучший альбом в своей карьере, “diana”, под самый занавес эпохи диско. Жанр идеально подходил и Донне Саммер, ранее певшей в рок-группе и даже появлявшейся на сцене в гастрольном составе рок-мюзикла “Волосы” – но затем открывшей для себя диско. Там, где ритм-энд-блюзовые певицы всхлипывали и выли, навевая воспоминания об истории жанра, голос Саммер был мягким и бархатистым – под него легко было вообразить себе танцпол, на котором исчезают все старые жанровые классификации. Как и рок-н-ролл ранее, диско обещал стереть границы между жанрами и расами – эта музыка была движима мечтой об интеграции. Диско был заведомо открыт миру: одним из самых успешных диско-ориентированных рекорд-лейблов стала компания Salsoul Records, познакомившая мейнстрим США с латиноамериканскими ритмами. Жанр охотно принял в свои ряды некоторых темнокожих артистов, которые были слишком своеобразны для ритм-энд-блюза, – особенно это касалось Грейс Джонс, модели ямайского происхождения, предложившей собственную театрализованную версию танцевальной музыки. А еще диско несколько неожиданно смог сохранить свою гей-идентичность, даже войдя в мейнстрим – по крайней мере отчасти. The Village People достигли второго места в поп-чарте с композицией “Y. M. C. A.”, которая была, по сути, инсайдерской шуткой, полной фривольных строчек о прекрасном месте, где “ты можешь тусоваться со всеми мальчиками” (внутри инсайдерской шутки была еще одна инсайдерская шутка: фронтмен Виктор Уиллис был гетеросексуалом). Певец по имени Карл Бин записал клубный диско-хит “I Was Born This Way”, очевидный гей-гимн, изданный лейблом Motown, вообще-то не ассоциировавшимся с политическими провокациями. Наконец, нельзя не вспомнить и Сильвестра, гламурного артиста, известного как “Королева диско”, с целой серией танцевальных хитов – он оказался одной из первых поп-звезд, открыто бравировавших гей-идентичностью. В карьере Сильвестра было в том числе запоминающееся появление в эфире до смешного консервативного телешоу “American Bandstand” в 1978 году; ведущий Дик Кларк с восхищением отозвался о нем как об “удивительном джентльмене”.
Конечно, эта открытость миру имела свои пределы. Поскольку диско был музыкой для вечеринок, стиль, как и “Loft” Манкузо, основывался на сложной системе допусков и исключений. В любом жанре есть гейткиперы, но у диско были гейткиперы в буквальном смысле слова – те, кто стоял у дверей и решал, кого пускать внутрь, а кого нет. Манкузо стремился поддерживать в своем клубе теплую и дружелюбную атмосферу – как ни парадоксально, это означало необходимость пристально следить за распределением членских карт, чтобы удостовериться, что внутрь не проникнет слишком много не столь дружелюбных людей. Клуб “Studio 54” тоже славился строгим фейс-контролем: один из главных хитов Chic, песня “Le Freak”, был написан в знак протеста против того, что Роджерса и Эдвардса как-то раз не пустили за дверь. Тем не менее по случаю первого дня рождения заведения Трумен Капоте написал в The New York Times, что это “очень демократичный” клуб, приведя в доказательство своего тезиса тщательно культивируемое в его стенах разнообразие: “Мальчики с мальчиками, девочки с девочками, девочки с мальчиками, черные и белые, капиталисты и марксисты, китайцы и все остальные – один огромный микс!” Однако за пределами клубов контролировать состав публики было сложнее. Поскольку дух диско все-таки был прежде всего инклюзивным, разговоры о “настоящем” и “фальшивом” диско почти не велись – и по этой же причине, когда свои права на жанр заявили люди со стороны, то почти не встретили сопротивления. В 1976 году диск-жокей из Теннесси по имени Рик Диз выпустил песню “Disco Duck (Part 1)”, хит-однодневку с обилием мультяшного кваканья внутри; композиция стала удачным аргументом для всех, кто утверждал, что диско – объективно плохая музыка.
Именно так полагал в числе прочих Стив Дал, хулиганствующий радиоведущий и один из организаторов “Ночи уничтожения диско” в Чикаго. Дал рассказал Тиму Лоуренсу, что мыслил себя защитником рок-н-ролла, который, как ему казалось, находится “под угрозой исчезновения как биологический вид” (радиостанция, на которой работал Дал, незадолго до этого сменила формат с рока на диско). Больше всего, по его словам, его раздражала “поверхностность” диско. В этом мнении Дал был не одинок: всего за пару дней до организованного им мероприятия The New York Times опубликовала колонку о том, что для мира диско характерен “блеск и лоск, без какого-либо содержания, без нюансов и с лишь самой поверхностной сексуальностью”. Как бы там ни было, Дал и команда Chicago White Sox, очевидно, не были готовы к столь остервенелому энтузиазму со стороны посетителей “Ночи уничтожения диско”, превративших пиар-акцию в нечто вроде культурного восстания. В зрелище преимущественно белых рок-фанатов, стремившихся уничтожить жанр диско (ассоциировавшийся в основном с темнокожими и секс-меньшинствами), многие критики усмотрели нечто весьма настораживающее. Лоуренс сравнил мероприятие с подавлением джаза (“негритянской музыки”, “Negermusik”) в нацистской Германии – он утверждал, что реакционные выступления диско были по своей природе гомофобными. Те, кто называл диско-музыку “поверхностной” или “искусственной”, по его мнению, использовали “уничижительные эвфемизмы для слова «гомосексуальный»”.