Мне не с руки слишком резко критиковать этот тренд, потому что я и сам был его частью. В 2008 году я покинул The New York Times, где в основном писал короткие рецензии, и устроился в The New Yorker, где стал сочинять более длинные тексты об интересовавших меня людях. Некоторые из них были музыкантами – но я ни разу не написал ни слова о музыкантах, которые казались мне плохими. Подобно все большему количеству музыкальных критиков, я практиковал именно тот подход, который проповедовал Карл Уилсон: холил свои критические обиды и антипатии втихомолку, наедине с собой, а энтузиазм охотно выставлял на всеобщее обозрение. За десятилетие с лишним, прошедшее после того концерта Джеймса Бланта, я больше ни разу не употребил в печати слово “отталкивающий”. Иногда я задумывался – а не стала ли поп-музыка, вопреки постоянным опасениям по поводу ее упадка, наоборот, лучше за последние лет двадцать? Или, по крайней мере, ближе к моим вкусам? В 2000-е рок-н-ролл отступил, в 2010-е аккуратненькие песни о любви тоже практически исчезли; пришедшие им на смену хип-хоп-биты хорошо попадали в мои многолетние пристрастия (я вспоминаю, как в конце 1990-х обрадовался, найдя в музыкальном магазине Кембриджа, штат Массачусетс, бутлег DJ Screw, первопроходца из Хьюстона, создававшего замедленные психоделические ремиксы хип-хоп-треков, – кто бы мог подумать, что его туманные эксперименты во многом предвосхитят саунд поп-музыки 2010-х). Многие сетовали на однообразие “спотифай-попа” – но еще большее количество людей, очевидно, не имело с этим никаких проблем. Возможно, новые технологии сделали поп-музыку более эффективной – то есть более точно предоставляющей людям то, чего они на самом деле хотят. Возможно, нам всем стоило бы меньше жаловаться.
Впрочем, скорее всего, это не так – по причинам, которые наверняка показались бы хорошо знакомыми Пьеру Бурдье. Люди не соглашаются друг с другом по поводу музыки, потому что им вообще свойственно друг с другом не соглашаться. Жалуясь на ту или иную музыку, мы на самом деле жалуемся на других людей. И поэтому, даже если иногда нам приходится взять паузу, чтобы набрать воздуха в легкие, мы никогда не перестанем жаловаться. Как написал Саймон Фрит, “концепция «плохой музыки» – обязательное условие для получения удовольствия от музыки”, по той же логике, что и существование зла необходимо для существования добра. Начиная с 1960-х годов музыка была средством самоидентификации – способом, в особенности для молодых людей, показать, что они не такие, как все, или даже заявить, что они не похожи больше ни на кого. Нет оснований предполагать, что популярная музыка будет вечно выполнять эту функцию. Можно вообразить будущее, в котором прослушивание музыки – это просто досуг, подобный просмотру фильмов, а не метод конструирования идентичности (даже самые завзятые киноманы обычно не меняют стиль одежды, чтобы быть похожими на их любимых режиссеров). А можно – будущее, в котором это занятие станет сродни компьютерным играм, которое кому-то по душе, а кому-то нет (многие люди вообще не играют в видеоигры, но лишь немногие полностью отказываются слушать музыку). Возможно также, что “эра Spotify” сменится временем прогрессирующей фрагментации, а музыканты станут уходить из доминирующих стриминговых сервисов и предпочтут распространять музыку на более мелких, специализированных платформах; может быть, следующее поколение бунтарей пожертвует частью известности в пользу большего контроля и предпочтет получать больше денег от меньшего количества слушателей. Но пока люди остаются одержимы популярной музыкой, они, без сомнения, будут оставаться и в плену убеждения, что они безусловно правы, а их соседи – даже самые умные и приятные среди них – глубоко и безнадежно неправы.
С тех самых пор, как я начал писать о музыке, я встречал немало людей, которые признавались, что нервничают, рассказывая мне о своей любимой музыке, так как боятся, что я сочту их невежественными или немодными. В действительности они обычно очень хотят поделиться ей и после недолгих уговоров исповедуются передо мной в совершенно не стыдной привязанности к какой-нибудь поп-звезде, которую ведущие критики уже подвергли благосклонной переоценке, или в непреходящей завороженности полузабытым старинным артистом, сегодня уже чаще вызывающим ностальгию, нежели издевку (когда в 2007 году Карл Уилсон публиковал свой труд, то задавался вопросом, осуществят ли критики со временем “реклэйминг” Бритни Спирс и станут ли восхищаться ее музыкальным гением; к 2014 году, когда в свет вышла расширенная версия книги, именно это, по сути, и произошло). Работая в музыкальном магазине, я беспокоился, как бы покупатели не подумали, что я оцениваю их вкус. Но в бытовых разговорах сегодня я чувствую скорее обратное – что люди с трудом сопротивляются соблазну оценить меня. Оказывается, обычные, повседневные меломаны куда более безжалостны в своих суждениях о хорошей и плохой музыке, а также о людях, про нее пишущих. Они готовы отвергать целые музыкальные традиции – например, дет-метал или EDM. Или же они пестуют в себе непримиримое отвращение к конкретным музыкантам: возможно, их раздражает Джони Митчелл, или песни Linkin Park приводят их в ярость, или они не могут понять, какого черта Тоби Кит по-прежнему так популярен. Вне зависимости от объекта их неприязни, они недоумевают: что не так с людьми? Как кто-то вообще может это слушать?!