Может показаться странным, что один из самых влиятельных диск-жокеев 1970-х вдохновлялся “easy-listening”, старомодным радиоформатом, давно сходившим на нет (Billboard публиковал easy-listening-чарт до 1979 года, когда он был переименован в “Hot Adult Contemporary”). Но в каком-то смысле Линдси просто продолжал дело Берри Горди, стремившегося сделать ритм-энд-блюз столь же уважаемым – и столь же доходным, – что и аристократичный поп Фрэнка Синатры, постоянного фигуранта easy-listening-плейлистов. Линдси и сам был весьма солиден: в отличие от большинства диск-жокеев на R&B-радио, скороговоркой выдававших потоки сленга, он говорил тихо и величественно, как метрдотель в дорогой гостинице; в интервью 1979 года он поведал, что редко ходит в ночные клубы и предпочитает общаться в “небольших компаниях”. Формат “quiet storm” нравился радиостанциям, потому что он нравился рекламодателям – эта музыка привлекала расово смешанную (хотя и преимущественно темнокожую) аудиторию средних лет и среднего класса. В 1987 году газета New York Times отметила, что специализирующиеся на “quiet storm” станции ориентируются на слушателей “с доходами от 30 тысяч долларов”, и снабдила заметку комментарием рекламного агента, горячо одобрившего формат. “Когда мы узнаем, что появилась новая станция в формате «quiet storm», то сразу же связываемся с ней”, – сказал он.
Демографические исследования подкрепляли тезис о том, что музыка “quiet storm” была саундтреком нарождающегося темнокожего среднего класса. И сама музыка этого не отрицала. Критик и историк культуры Марк Энтони Нил утверждал, что “quiet storm”-радио удовлетворяло принадлежавших к среднему классу темнокожих слушателей, потому что “подчеркивало их принадлежность именно к этой категории – и, наоборот, помогало им дистанцироваться от грохочущих звуков, ассоциирующихся с низшим городским классом”. “В большинстве случаев, – продолжал он, – музыка не содержала никакого внятного политического высказывания”, предпочитая вместо этого “в эстетическом и повествовательном плане оставаться на почтительном расстоянии от проблем, связанных с повседневной городской жизнью темнокожих”. На самом деле границы здесь не были очерчены настолько строго: по крайней мере, у Линдси были весьма разнообразные вкусы, и мягкие, но сохраняющие уличную аутентичность песни R&B-музыканта Вилли Хатча он ставил в эфир встык с композициями джазовой певицы Нэнси Уилсон. Впрочем, верно и то, что в числе прочего радиостанции в формате “quiet storm” предлагали своим слушателям возможность бегства от реальности в мир умиротворенных песен о любви и стремительного восхождения по классовой лестнице, которую символизировала уже знакомая нам картинка – темнокожий человек из Детройта, преклонивший колено на лесной опушке с мирно пасущейся рядом лошадкой.
Вот, стало быть, одно из определений R&B в начале 1980-х: “красивая черная музыка” – как противоположность ухающим ритмам песен из поп-чарта. Термин “соул”, слишком тесно связанный с надеждами (и саундом) конца 1960-х – начала 1970-х, начинал казаться устаревшим; это определенно стало одной из причин того, что Billboard с 1982 года перестал публиковать хит-парад соул-синглов, предложив вместо него чарт “Black Singles”. Перемена фиксировала положение дел в американской музыке: слушательские привычки по-прежнему в значительной степени были расово коннотированы. Правда, некоторые беспокоились, что переименование хит-парада лишь усилит сегрегацию благодаря тому, что “черная музыка” теперь заведомо будет существовать отдельно от остальных жанров. Но в то же время ход журнала Billboard фиксировал и растущее стилистическое разнообразие – это был сигнал, что афроамериканские радиостанции и афроамериканские музыкальные магазины могут привечать музыку в разных стилях и зачастую это делают (в конце концов, действительно существовало много совершенно разной “черной музыки”). Успех “quiet storm” также помог утвердить R&B как зрелый жанр, более взрослый и рафинированный, чем поп-мейнстрим.
Но параллельно внутри него набирала силу и нонконформистская фракция, стремившаяся сместить фокус в сторону фанка и танцполов – и обставить даже диско по жесткости, приземленности грува. Одним из свежих фанк-героев стал Рик Джеймс, в прошлом – сонграйтер Motown, который, как и Джордж Клинтон ранее, осознал электризующую силу тугой партии бас-гитары. Хрестоматийный хит Джеймса, “Super Freak”, сегодня считается классикой клубной музыки – он также стал источником одной из самых знаменитых басовых линий во всей истории поп-музыки: MC Hammer позаимствовал ее для своего сингла-блокбастера 1990 года “U Can’t Touch This”. Однако в 1981-м, по горячим следам, песня “Super Freak” стала лишь одним в серии хитов Рика Джеймса, которые не смогли в полной мере проникнуть в мейнстрим: третье место в R&B-чарте, 16-е – в поп-музыкальном хит-параде.