Однако даже в этих условиях возникла и развивалась дорийская аристократия — в горах это было невозможно, — и в качестве образца она взяла, насколько смогла понять, ту аристократию, которую свергла и уничтожила. Этот процесс занял немало времени, тем более что приверженность старым обычаям была сильна, особенно у северян. Простолюдины презирали этот спесивый новый класс, который вел государство к анархии; а правящий класс высокомерно презирал простой народ за наглость и грубость. И народ и оба царя диархии{16} раз за разом слали за Ликургом, но он не возвращался до тех пор, пока у Харилая не родился наследник. Весть об этом застигла Ликурга в Афинах. В тот же день он выехал в Спарту, где незыблемо воздвигся во дворце двух царей, словно статуя основателя Спарты, и приступил к своим беспощадным реформам.
Его целью была полная и всеобщая перестройка, Он сравнивал себя с мудрым врачевателем, который доводил все гуморы{17} больного до крайнего истощения, а затем, с помощью хирургии, диеты и упражнений, восстанавливал силы и даже излечивал его от болезней. Первым делом Ликург поехал к Дельфийскому оракулу, чтобы получить свод законов от самого бога. (Это всегда было его любимой уловкой: пользоваться изречениями, которые невозможно истолковать однозначно.) Когда он вернулся в Спарту, он открыл свои планы — или некоторые из них — своим ближайшим друзьям, а затем постепенно и остальным. Он создал полицию по египетскому образцу, способную действовать быстро, тайно и не тратя времени на утомительную судебную волокиту. Его противники вскоре пошли на уступки, а цари — Харилай и Архелай — перешли на сторону Ликурга. Он учредил сенат из двадцати восьми человек — все старые закаленные полководцы — и оставил народу лишь право утверждать или отклонять на время то, что решали сенаторы. Затем последовали более смелые нововведения.
Он запретил богатство. Сначала он перераспределил землю, разделив всю Лаконию на тридцать тысяч равных частей, а саму Спарту — на девять тысяч с учетом того, что ежегодно должен происходить пересмотр границ и передел земли. Из тех, кто выступал против него, некоторые предстали перед судом за измену, некоторые просто исчезли. Однако у людей еще оставались деньги, а Ликург знал после путешествия в Азию, в особенности в Сарды, что владение большими деньгами, как и землей, означает неравенство. Понимая, что было бы слишком опасно пойти на открытую конфискацию золота у граждан, Ликург избрал иной путь и побил алчность хитростью: он приказал изъять из обращения все золотые и серебряные монеты, с тем чтобы их перечеканить и стандартизовать. После того как деньги были собраны — ты помнишь эту историю, — он вернул их не в виде кусочков золота или серебра, а в виде железных брусков, денег древних ахейцев, еще до азиатского влияния. Огромный вес и большое количество этого материала обладали очень маленькой стоимостью; чтобы хранить, скажем, три тысячи долларов, требовался, по крайней мере, большой сарай. Таким образом он разом покончил с несколькими пороками. Кому придет в голову грабить человека ради таких больших монет? Кого можно подкупить тем, что не так-то легко спрятать, чем вовсе не почетно обладать и что не стоит рубить на кусочки? И помимо всего прочего, эти деньги были безобразны. Их нагревали докрасна, а затем охлаждали в уксусе, от чего железо портилось и металл ни на что не годился.
Этот трюк имел дальнейшие последствия. Прекратилась торговля. Чужестранцы — Ликург называл их «низшими племенами» — презирали спартанские деньги и перестали привозить в Лаконию товары для продажи. Не появлялись больше богатые толстые купцы на кораблях с грузом безделушек, специй и изящной резной мебели. Широкая уютная тень учителей риторики, гадалок, шлюх, граверов и ювелиров больше не падала на спартанскую землю. Что касается местных искусств и ремесел, то все они, кроме приносящих практическую пользу, были запрещены. Спартанцы делали кровати, столы, стулья и золотые чаши. Со временем, по причинам, которые я так и не смог выведать у Ликурга, они перестали делать что бы то ни было, кроме золотых кубков — невротически элегантных, — а всю остальную работу свалили на илотов — в сущности своих рабов, хотя официально они таковыми не считались. Невероятная вещь, если ты поразмыслишь над этим. Спартанцы со своими мечами и круглыми щитами стояли над миром, как боги, принимая величественные позы, в то время как гораздо более многочисленная раса, которую они считали низшей, — цивилизация, отличная от их, как жимолость от вяза, — обеспечивала Лаконии большую часть кузнецов, кораблестроителей, каменщиков, пекарей, поваров, лесорубов, посыльных, портовых грузчиков, шорников, пастухов, прачек, лекарей, лесничих, плотников, оружейников, ткачей, составителей мазей, землекопов и даже дегустаторов вина! Любой дурак догадался бы, к каким неприятностям это может привести! Но спартанцы были умны — за счет интуиции. Почти бессознательно они выработали теорию, согласно которой единственное, к чему илоты не были способны, — это умение сражаться, даже для того, чтобы предотвратить, скажем, изнасилование своих жен или убийство своих детей. И илоты, которые столетиями только проигрывали, поверили в это. Я не думаю, что Ликург сам изобрел это изощренное оружие, но он, несомненно, знал, как его применять.