В ту зиму приехал ее брат со своим медведем и многочисленной свитой. Их болтовня и смех долетали до самых утесов. Хозяева и гости пили, Сказитель пел, потом они снова пили. Я слушал издалека, пока хватало сил выносить это, в голове у меня стучали слова дракона, затем, как всегда не выдержав, я спустился Завывал ветер, наметая сугробы и заволакивая ночь снежной пылью. Я шел, пригнувшись от холода, прикрывая глаза руками. Передо мной возникали смутные очертания деревьев, столбов, коровников, потом исчезали, поглощенные белой мглой. Приблизившись к Оленьей Палате, я почувствовал вокруг себя запах стражников, но разглядеть их не мог; они, конечно, тоже не видели меня. По колено увязая в сугробах, я подошел вплотную к стене и прижался к ней, чтобы согреться. Она тряслась и дрожала от шума внутри. Я приник к щели, которой всегда пользовался, и стал наблюдать.
Она сияла ярче пламени очага, вновь разговаривая с родственниками и друзьями и глядя на шалости медведя. В эту ночь сам король, старый Хродгар, обносил гостей медом. Исполненный достоинства, он переходил от одного стола к другому и, улыбаясь, наполнял кубки; глядя на него, можно было поклясться, что еще никогда прежде старик не был так счастлив. Окруженный своими танами и гостями, Данами и Хельмингами, он время от времени бросал взгляд на свою королеву, и каждый раз его улыбка на мгновение теплела, а глаза становились задумчивей. Потом — какой-нибудь жест или слово гостя или одного из Скильдингов — и король вновь был сердечен и весел; не притворно, нет, но не так, как в тот момент, когда он глядел на королеву. Королева же, казалось, забыла о муже. Она сидела рядом с братом, положив одну руку на его, другую — на руку сморщенной старухи, знатной родственницы. Медведь сидел на задних лапах и забавлялся своим членом, исподтишка поглядывая на собравшихся в зале, словно смутно понимал, что занимается чем-то, чего люди бы не одобрили. Хельминги говорили все разом, не умолкая, и с таким воодушевлением, будто хотели втиснуть все свое прошлое в один вечер. Я не мог разобрать, что они говорили. Зал гудел — от голосов, звона кубков, шарканья ног. Изредка Вальтеов со смехом откидывала голову, и ее медно-рыжие волосы рассыпались по плечам; иногда, склонив голову, она прислушивалась к разговору, то улыбаясь, то серьезно сжимая губы и молча кивая. Передав чашу благороднейшему из танов, Хродгар сел на свое высокое резное кресло и неподвижно застыл, словно старик, вспоминающий голоса детства. Продолжая слушать своего брата, королева надолго задержала взгляд на муже, и глаза ее стали такими же задумчивыми, как у Хродгара. Потом она засмеялась и опять заговорила, а король начал беседу с одним из своих приближенных; они как будто не поняли друг друга.
Застолье продолжалось, принесли арфу — не инструмент старого Сказителя, а другую, новую, — и брат королевы пел. Его игра и голос были безыскусны, но все в зале притихли, слушая его. Похожий на дитя, если бы не зимний холод в его глазах, он пел о герое, который из любви к девушке убил ее старика-отца, и о том, как после этого девушка одновременно и любила и ненавидела героя и как в конце концов она убила его. Слушая брата, Вальтеов печально улыбалась. Медведь настороженно следил за собаками. Затем пели другие. Старый Хродгар смотрел и слушал, размышляя об опасностях. (У брата королевы были соломенно-желтые волосы и серые, как сланец, глаза. Когда он украдкой бросал взгляд на Хродгара, его лицо заострялось, как нож.)
Под утро все улеглись спать. Наполовину занесенный снегом, скованный смертельным холодом, я продолжал наблюдать. Королева положила руку на плечо спящему Хродгару и задумчиво посмотрела на него, точно так же, как Хродгар глядел на нее и своих людей. Она откинула с лица прядь волос. Так прошло немало времени, потом она закрыла глаза, но я все равно не был уверен, что она заснула.
И вот опять в пещере, кашляя от дыма и растирая обмороженные ступни над огнем, я скрежетал зубами от собственной дурости. Если у них и были какие-то оправдания, то для меня, я знал, их не существует: я побывал у дракона. Прах праху. И все же я поддавался искушению — пытке пламенем ее волос, изяществом ее подбородка и белизной ее плеч, — поддавался искушению разувериться в правоте дракона. Сердце подсказывало мне: близится великий миг, и даже то, что я — принадлежащий, по рассказам Сказителя, к проклятой Богом расе — не увижу его, было сущим пустяком. В воображении я видел, как ее золотистая рука ласкает руку старика, так я когда-то слушал вздохи арфы Сказителя. О горе, горе! Сколько же можно соскальзывать на этот идиотский путь? Выдумки Сказителя, самообман героя, и теперь еще это: идеал королевы! Моя мать, тяжело дыша и почесываясь кривыми когтями, смотрела на меня и изредка стонала.