- За это. — эхом повторяет Китти и придвигается на пять сантиметров ближе к Меери.
- Я получаю назначение в действующую армию и отправляюсь усмирять восстание в Кимназе. Есть такой поганый край далеко на юге, куда мы слишком активно ссылали виридских и прочих мятежников. Они там обжились, замутили мозги местным итано. В результате, не избавившись от одного чумного места, мы заполучили второе. И надо с ним что-то делать.
- Почему не послать маршала Дар-Халема? — спрашивает Китти.
- Старик совсем не в себе из-за того, что произошло с его. ну ты понимаешь.
- Да, я понимаю, — кивает Китти и тут же встревоженно спрашивает. — Нет, я не понимаю: ты отправляешься в армию, а насколько? И что будет со мной?
- Ты будешь спокойно жить, как и жил, с отцом и леди Койей в вашем единственном замке, — улыбается Меери. — Когда-нибудь я вернусь, и мы возобновим наши отношения, — пафосно заключает он.
Китти недоверчиво смотрит на него. Это хорошо. Хорошо, что не надо ничего сейчас делать с лордом Меери. Он здорово перетрухал на арене, когда выяснилось, что теперь лорд Меери — его дойе и они должны. это самое. Это хорошо, что все откладывается на неопределенное время. Только обидно, что Меери, кажется, тоже доволен — тем, что избавился от него, Китти. Он готов отправиться в действующую армию, только бы не связываться с малолеткой, тем более таким. порченым. Китти никогда не произносил про себя это слово, но сейчас оно показалось уместным. Благородный Дар-Кауда предпочитает гибель от мечей мятежников позорному дуэму. Китти захотелось завыть в голос.
- Эй, малыш, ты, что, вроде, огорчился? — Меери внимательно смотрит на него. От такого не скроешь.
- Еще чего! — Китти отодвигается на пять сантиметров.
- Правильно. К тому же, меня могут там и убить. Так что не спеши переживать раньше времени. Твой шанс попасть ко мне в объятия призрачнее, чем небесный чертог королевы Лулуллы. Китти задумчиво разглядывает свои руки. Меери терпеливо ждет.
- Я не хочу, чтобы тебя убивали, — делает Китти вывод из созерцания своих ногтей и ладоней. Меери пытается подвинуться ближе.
- Не надо, — просит Китти. И голос, и вид у него расстроенные.
- Как скажешь, — Меери встает во весь рост, потягивается. — Красиво, а?
Действительно, день выдался ясный (такое ощущение, что этим летом горные демоны, наконец, подавились своими туманами и перестали изрыгать их на столицу) и всё: от маленьких фигурок людей на улицах до бронзовеющих в лучах заходящего солнца флюгеров на дворцовых башнях — видится резко и четко. Ярмарка еще не закончилась, и Хаярос кипит жизнью. Кажется, никому нет дела до грядущей войны с Кимназом. Но и Меери, и Китти знают, что сегодня в лавках торговцев оружием было теснее, чем у мебельщиков и ткачей, а семейство Пассеров в полном составе собралось в резиденции своего верховного дара. Нет более верного признака того, что армия Аккалабата готова выступить в поход. Только поведет ее не старый лорд Дар-Халем, действительно, похожий теперь лишь на тень себя прежнего. И не его сын Хетти, которому «еще рано». А Меери Дар-Кауда, который неожиданно чувствует, как его обхватывают где-то в районе колена и тянут вниз с такой силой, что он с трудом удерживает равновесие. А удержав, плюхается на то же место, где сидел раньше, и уже не видит, как красив Хаярос на закате ярмарочного дня, потому что объятие, из-за которого он только что чуть не полетел вниз головой со стены, смещается выше, робкие руки просовываются под мышками, лезут под крылья, а сопливый мальчишеский нос зарывается в складки орада. Меери начинает часто-часто дышать. Когда этот дуралей успел натянуть перчатки? Слава Лулулле, этот дуралей все-таки догадался их натянуть. Значит, они ему объяснили. Нееееет.
- Китти, я больше не выдержу, — голос у Меери тонкий и напряженный.
- Койя сказала, что можно. В перчатках. Через одежду. Когда рядом больше никого нет.
- Меери, не сдерживайся. Я хочу услышать. Как тогда, в коридоре.
- Китти, это не игры. Мне тяжело. Мне очень трудно сейчас сдерживаться, мне больно, Китти.
- Меери, пожалуйста.
- Пожалуйста?
- Докажи мне, что ты меня любишь.
Какие тебе еще нужны доказательства? Если ты сам своих слов не расслышал за тем криком, тем отчаянным призывом, который вырвался у меня. Это я тебя зову, Китти Дар-Умбра. Это тебе я хочу принадлежать, должен принадлежать всей душой, всем телом. Только отпусти меня, маленький мой, потому что ты пока маленький, потому что рано, потому что нельзя.
- Меери.
Меери открывает глаза и видит, что Китти сидит на корточках в полуметре от него, смотрит широко открытыми и. восторженными? глазами.
- Что, испугался? Страшно тебе стало, малец? Китти мотает головой энтузиастически.
- Нет, — голос такой же восторженный, как и взгляд. — Что ты! Мне очень приятно. Так необыкновенно. Будто ты поешь для меня. Будто ты весь для меня.
- Так и есть, — серьезно отвечает Меери.
Нужно было все-таки найти более подходящее место для разговоров по душам. Потому что от детского и совершенно искреннего «Здорово! И я тоже», действительно, можно упасть со стены. Не разобьешься — но позору не оберешься.
11 июля 1501 года со дня пришествия королевы Лулуллы
Алые отблески полыхают в глазах демонических тварей. Отсветы испепеляющей их изнутри злобы. Свиваются в клубки и встают дыбом хвосты — шипастые, чешуйчатые, обросшие жестким волосом. Дым идет из ноздрей, ушных раковин, вырывается из-под хвостов. Морды демонов искажены ненавистью и беспомощностью. Шеи вытянуты вперед, но ноги и крылья по воле давно забытого живописца влекут назад, прочь от того места в центре фрески, где прекрасная женщина с глазами, мудрыми и светлыми одновременно, повергает двуручным мечом главного демона. Святая Лулулла и ее противник написаны более яркими красками, чем другие фигуры: ее сияющие одежды и его тускло мерцающая чешуя выделяются на темном фоне, долженствующем изобразить Умбренские горы, и притягивают взгляд всякого, кто только ступил под своды главного храма Аккалабата. Дивные краски, рецепт которых ныне утерян. Кровь, вытекающая из лапы демона Чахи и из пореза на его шее, — это самая яркая кровь на Аккалабате. Из Солы текла темная кровь, почти черная. И глаза у нее были не такие, как у королевы Лулуллы, и даже не такие, как у проклятого Чахи, а такие, как у самого маленького демона в дальнем углу картины, уже соскальзывающего обратно в чрево земли, выпустившей и готовой вернуть в себя порождения тьмы. Жалкий и несуразный, с четырьмя нелепо расставленными тумбообразными лапами и свешивающимся на одну сторону шейным гребнем, грязный, взъерошенный, мокрый, он из последних сил пытается удержаться на краю бездны, в которую спихивают его, беспорядочно отступая, более крупные твари.
Но он обречен, и обреченность смешалась в его глазах с недоумением: как же так? Все так хорошо начиналось, было обещано много свежей, вкусной, беспомощной плоти, но свежая, вкусная плоть оказалась вдруг не беспомощной, у нее такие длинные железные клыки, они так больно жалят, и все побежали. А он оказался случайно первым у края бездны и упадет в нее тоже первым.
Сид погладил маленького демона по шейному гребешку. На святую Лулуллу ему смотреть не хотелось: все обман, все кобыле под хвост, амулет не помог. Сиду не забыть, как смеялся отец: первый раз на его памяти так громко смеялся, хлопая себя по бедрам руками, даже несколько раз рукавом по лицу провел, будто утирая выступившие слезы.
- Что, Сид, убедился в магических силах Дар-Фальковской деревяшки? Волшебный шарик! Чудесный дар королевы Лулуллы! Какой ты все же еще ребенок! А овечьи "орешки" в вино подмешать ей не пробовал? Говорят, что так поступают итано со своими беременными. Отличное, знаешь ли, средство. Извини, что не посоветовал вовремя.