Что-то вроде интереса мелькнуло на лице у Койи при упоминании о милосердии королевы.
- Они должны быть благодарны Ее Величеству. Она позволила им жить, — проронила она, сосредоточенно рассматривая жирные пятна на своих манжетах.
Меери чуть ложку не уронил. Не на такой результат он рассчитывал, пытаясь вывести Койю из прострации. Она между тем ожила окончательно, откинулась на спинку кресла, победоносно посмотрела на всех, хлопнула в ладоши, привлекая внимание.
- Нет, десерта не надо. Пусть слуги выйдут. Нам нужно поговорить.
Меери, Хару и Китти, который всегда был отражением настроения Койи и весь обед просидел тихо, как мышь под метлой, не знали, выдохнуть ли им с облегчением, увидев перед собой прежнюю оживленную Койю, или бежать от нее на край света. Энергия от нее исходила какая-то лихорадочная. "Она, точно, нездорова, — подумал Меери. — И я тоже заболею, если пообщаюсь с ней такой чуть подольше. Она просто излучает…" Он не успел додумать, как охарактеризовать ту невидимую болезненную ауру, которая, казалось, концентрировалась вокруг Койи и подползала к нему через обеденный стол. Просто инстинктивно отодвинул кресло и рассердился за это сам на себя.
- Меери, сегодня ты будешь спать в комнате Китти. В его постели.
Хару молча поднялся из-за стола. Китти залился румянцем: краснеть он умел как никто на Аккалабате. Меери, не веря своим ушам, постарался обратить происходящее в шутку.
- А где будет спать Китти?
- Меери, ты слышал, что я сказала. У нас нет времени на твои шутки. Я хочу жить. Логическая цепь распадалась в голове у Меери, и звенья ее раскатывались так далеко, что никаким мозговым усилием он бы не взялся загнать их на место.
Китти беспомощно оглянулся. Хару не трогался с места. Он стоял как каменный идол — из тех, которыми были украшены древние замки Эсилей, Фалько и Кауда до прошлого царствования, когда их снесли по приказу Ее Величества, увидевшей во сне, после бурного бала в одной из этих знаменитых твердынь, напоминавших о эпохе королевы Лулуллы, полчища гранитных колоссов, марширующих по Хаяросу и низвергающих стены Дар-Аккала.
Говорили, она просто перепила на балу: прошлая королева славилась невоздержанностью. По другой версии, она как раз выпила недостаточно много и наутро проснулась с воспоминанием, что не договорилась с семьей Дар-Кауда об очередном маленьком сувенире — хорошеньком мальчике, которого верные своим обычаям Кауда отказались отправить за ширмы ровно в то самое время, когда лорд-канцлер избавил от той же участи своего младшего сына, а уже зрелый дар дома Фалко, выбранный на замену, скоропостижно женился (точнее, вышел замуж). То, насколько послушно и быстро были низринуты каменные исполины, свидетельствовало, с точки зрения Меери, (он не был старшим сыном и мог только догадываться, правда принадлежала лишь лорду Рейвену), что непокорные древние кланы восприняли это как меньшее из всех зол, которые обещал гнев властительницы Аккалабата.
Меери было шесть лет, когда изваяния рыцарей древности сбросили с башен родовых замков Кауда, но он хорошо помнил тот темный, стихийный ужас, который испытывал, если, возвращаясь с вечерней прогулки, вдруг видел их в свете молнии или отблесках факелов — гордые, непримиримые, что-то про него, маленького, знающие, что заставляло их смотреть угрожающе. После того как древние истуканы были изгнаны со стены и разбиты в щебень во внутреннем дворе крепости, он перестал бояться, поднимаясь от конюшни, огибать дозорную башню, чтобы попасть к себе в спальню. Раньше Меери вынужден был пролетать под самым носом у молчаливых каменных стражей Дар-Кауда, выглядевших как живые, и с ужасом представлял, что было бы, если бы хоть один из них чихнул в этот момент.
Хару и до пояса не достал бы этим монструозным созданиям мастеров прошлого, но молчание от него исходило такое же грозное. Меери, никогда не трепетавший перед отцом, Рейвеном, королевой, Хетти Дар-Халемом и демоном Чахи, невольно вздрогнул.
Он начинал их ненавидеть. Лорды Дар-Кауда не любят терять контроль. А Койя только что заставила его бессознательно отодвинуться от стола. И теперь эта реакция на молчание Хару. Меери очень не нравился сейчас сам себе.
Койя не моргнула и глазом. Она сидела прямая как меч и испепеляла взглядом Меери. Китти, все время, пока длилось молчание, бешено ерзавший на стуле, напомнил ей о себе:
- Койя, мне нет пятнадцати. Осталось подождать всего год. Да и тогда не обязательно сразу…
- Год — это много. Мне нужно, чтобы ты взял его крылья сегодня. Меери взъярился. Да какое, к демону Чахи, ей дело!
- А я уже десять лет, как совершеннолетний. Брось командовать. За год с зеленых лун не осыпется бронза. И я сам решу, как и когда отдавать свои крылья.
- Меери, сегодня или никогда.
Она была по-торжественному серьезна, и от этого еще страшнее.
- Койя, что на тебя нашло? — Меери попытался вернуть ситуацию в рациональное русло. Он действительно не понимал.
- Ничего. Просто уже пора, — совершенно рациональным тоном ответила Койя. — Год не имеет значения. Это просто двенадцать месяцев. Триста восемьдесят шесть дней. Я не вижу большой беды в том, что Китти возьмет твои крылья раньше, чем предписано в нашем дурацком Регламенте, и ты проходишь эти двенадцать месяцев в юбке, а не в штанах. Мне надо жить.
- Отец, да скажи ты ей, честное слово! Ты ей скажешь?
Меери, уже два года с чувством хозяйской радости следивший за взрослением Китти, с удовольствием подмечавший в нем все новые и новые черточки, отличавшие юношу от мальчишки, уверенного в себе и своем дойе каруна от неприкаянного полусироты-неумехи, каким он был при их первой встрече, улыбнулся первой реплике Китти и нахмурился на вторую. Все- таки грань была еще очень зыбкой, и при всей своей любви к Китти, сознавая свою обреченность на это чувство, Меери не хотел торопить события. Одно дело, когда они пара "карун — дойе", оба с мечами, и один может при случае постоять за другого (у Меери не было иллюзий на счет того, кто этот "один" и кто "другой"). Но полностью утратить контроль, сделать что-то необратимое… Он был не готов и знал, что Китти еще не готов. Но Китти должен был заявить об этом сам, а не обращаться за помощью к отцу. Он должен был сказать: "Я не готов его трансформировать" или "Мать, не лезь в наши дела". Но не сказал. Так и сидел, переводя взор с отца на Меери, ждал от них помощи.
- Койя, они не готовы.
Слова сорвались с губ Хару, словно ожил вдруг каменный исполин.
- К чему? К тому, чтобы убраться наконец в замок Кауда? — желчно поинтересовалась Койя. — Помнится, лорд Меери, твой брат говорил нам, что у вас их как чешуи на горной форели. Хару, ты сам обсуждал с ним приданое.
- Почему мы должны убираться отсюда? — удивленно спросил Китти. Меери поморщился. Все не так. Надо жестче, малыш. Китти увидел его лицо, глаза у него стали отчаянными.
- Мама. Пожалуйста. Это наше дело. Мое и Меери.
Вот так уже лучше, мой карун. Почти что совсем хорошо. Как же я восхищаюсь тобой сейчас, когда ты такой решительный! Бледный, со сжатыми кулаками стоишь против матери (да какая она ему мать, окстись, лорд Меери!), чтобы защитить меня — своего дойе, потому что понял, искоса посмотрев на меня, что я "не хо-чу", потому что ты хочешь так, как мне лучше. А я знаю как. Я на следующий день после твоего пятнадцатилетия… Да какой день! В ту же самую ночь из объятий не выпущу, маленький мой, зашвырну мечи свои с самой высокой башни — хоть королеве за ширмы, хоть в пасть демону Чахи. Сам стащу с себя и с тебя орад, и безрукавку, и сапоги, окна все заложу ставнями, чтобы никто не слышал — нет! — настежь их распахну, чтоб все слышали, как я ору. Как я пою над тобой, под тобой, от тебя, маленький мой. Я даже крылья свои окровавленные убирать тебе не позволю, плевать на традицию. Я специально об этом подумаю в самый важный момент (говорят, если очень хотеть, должно получиться), чтоб не забыть, чтоб самому утром подняться и весь этот ворох обшкрябанных перьев за дверь вынести. Я для тебя, за тебя это сделаю, мой родной, чтобы ты не жалел, чтобы тебе не было больно. Через любую свою боль я встану в первое утро, я, леди Мейра Дар-Умбра, или как ты меня назовешь, и выброшу эти кровавые воспоминания. А когда ты проснешься, я буду ждать тебя уже чистенькая. И мы будем жить вместе долго и счастливо и умрем в один день. Мой карун…