- Меери, у тебя глаза страшные.
Да что у них тут происходит? Я дважды за время нашего разговора выпал из него подчистую. То о каменных рыцарях задумался, то размечтался о том, как у нас будет с Китти, а им хоть бы хны. Хару так и стоит в угрожающей позе, руки засунув в карманы орада, словно боится удушить Койю на месте. Куда вся любовь-морковь подевалась, аж страх берет… Китти тоже поднялся, пытается быть сильнее, чем есть, первый раз в жизни, наверное, серьезно возразил мачехе. А она как сидела, так и сидит. Прямая, напряженная, готовая к тому, чтобы ее удушили на месте. И улыбается. Жутко так улыбается. Обещающе. Что с ними со всеми такое?
- Меери, у тебя глаза страшные.
Хару еще раз проверил засов. Намертво. Женскими пальчиками не сдвинешь. Даже если учесть, что Койя в три раза сильней, чем обычная деле. И красиво. Хетти сковал непростую задвижку на дверь башни, где находятся комнаты Хару и Койи, со всей братской любовью. Ни о чем не расспрашивая, выковал диковинный затворный механизм, сунул в руки Хару, объяснил, как установить и пользоваться, и улетел обратно в Хаярос. На вопрос "Когда будешь?" ответил: "Постараюсь нескоро. Мне надоело объяснять твоей жене, что я командую армией Аккалабата, а не виридскими бунтовщиками". Так и сказал: "твоей жене", а не "моей сестре". Это в последнее время вошло у него в норму.
Хару поднял с пола свечу. Для того чтобы задвинуть мудреный засов, даже мужчине требовались обе руки. Беда не велика. Но если так пойдет дальше, для того чтобы урезонивать Койю, не хватит ни его мозгов, ни его языка, ни… — упаси нас святая Лулулла! — Хару с отвращением посмотрел на свою пятерню. В свете одинокой свечи она отбрасывала огромную тень. Он надеялся, что ему никогда не придется ударить Койю, что можно ограничиваться другими мерами, например, перевести Китти от греха подальше в северное крыло замка. Там нездорОво, но парень, который уже все соображает, не наслушается лишнего.
Хару остановился на нижней площадке. Сапоги, привезенные оруженосцем с последней осенней ярмарки в предгорьях, жали немилосердно. Конечно, надо мерять. А как? Одну ее не оставишь, отправиться на торговище с ней — беды не оберешься. Она совсем не следит за языком. Кровавые мозоли на больших пальцах Хару мазал медвежьим жиром и посыпал ледяной крошкой. Пробовал прикладывать распаренный олений хвост — не помогло. Нужно ждать следующей ярмарки. Резкий порыв ветра поднял полы орада Хару, задул свечу, когда он был в нескольких ступенях от верхней площадки. Она выходила в небольшой зал, по периметру которого располагалось несколько дверей: в спальню Хару, в подсобное помещение для всякой всячины и в третью комнату, продолжавшую называться его кабинетом (у всех старших даров на Аккалабате должен был быть свой кабинет), но постепенно превращавшуюся в его оружейную и столовую Койи. Хару стаскивал сюда все оружие, какое считал нужным держать под рукой, и этого оружия становилось все больше и больше. Он говорил всем и себе, что делает это, памятуя о ночном нападении, и гнал от себя мысли о грозном будущем, которое читалось в строго сведенных бровях и преждевременной седине на висках Хетти, несколько месяцев как вернувшегося из Виридиса, и в молчаливости прилетавшего из Хаяроса лорда Меери. Теперь на стенах прежде мирной комнаты висели мечи, а на этажерке, поверх нескольких старых писем, лежали метательные ножи. После покушения первое время в комнате дежурили оруженосцы или младшие дары, но Хетти сказал: "Брось, Хару. Никто ее больше не тронет. Я им шеи сверну". И снял камень с души Хару, позволив распорядиться людьми, которых ему так не хватало, с большей пользой для дариата. Теперь в комнате никто не ночевал, а Койя — в дурные моменты своей "так называемой жизни", как она теперь выражалась — требовала, чтобы ей туда приносили еду. Долго она там никогда не задерживалась, запихивала, не жуя, в себя что бы ни подавали, не замечая вкуса, не жалуясь, но и ни разу не похвалив пищу. Сразу поднималась к себе наверх. Поэтому Хару был удивлен, найдя дверь приоткрытой. Из-за порога тянуло холодом.
Заглянув в щель, Хару увидел яркие колючие звезды и сообразил, что жена, наверное, не закрыла окно, и ветер распахнул дверь изнутри. Повторного нападения он не опасался — Хетти ведь обещал. Тем не менее, брешь в обороне замка была ни к чему, да и снегу могло нанести. Колючие яркие звезды на неподвижном зеленом небе обещали метель. Хару шагнул в комнату, поежился, протянул руку…
Створки окна грохнули одновременно с захлопнувшейся у него за спиной дверью.
Если бы она не вдохнула прерывисто перед тем, как напасть, он бы был уже трупом. Но тоненький
свист за спиной Хару услышал.
Она нападала молча, ожесточенно, не делая никакого секрета из своей цели. Она не пугать пришла его — убивать. Полуголая, в той короткой ночной рубашке, в которой он оставил ее часом раньше, прежде чем спуститься вниз по хозяйственным и другим надобностям. Сам Хару был вынужден сражаться в ораде. Она не оставила ему ни секунды, чтобы протянуть пальцы к застежке, ни шанса на то, чтобы запрыгнуть на подоконник.
Не имея той мускульной силы, которая служит веским дополнением к фехтовальному мастерству даров Аккалабата, Койя, даже в узком, вытянутом между окном и дверью пространстве, выжимала все возможное из своей скорости. Хару сразу же понял, что с его внутренним временем за ней не угнаться. Он парировал на чистых инстинктах, едва успев поставить подсвечник и выхватить мечи и даже не помышляя о том, чтоб перейти в нападение. И она была ослепительно, изощренно технична.
Мечи она, разумеется, подобрала заранее. Времени у Хару, ушедшего в глухую защиту, хватило на то, чтобы оценить соответствие тех приемов, которыми его вознамерились убивать, полудлинным легким клинкам, мелькавшим перед глазами и в первую же минуту разрезавшим в нескольких местах не только орад, но и безрукавку.
Койя отсекала его от окна и загоняла в угол, между шкафом и этажеркой. Хару начал уставать. Она начала улыбаться. Не той истерзанной, злой улыбкой, которую он видел у нее на лице последние несколько месяцев — с того самого дня, когда на Аккалабате не родилась девочка с крыльями, а веселой, мальчишеской, напомнившей Хару прежнего Ко Дар-Халема. Только Ко не стал бы его убивать. Подхлестнутый этой мыслью, Хару прыгнул вперед, забыв о разнице в классе. Стереть с ее лица эту долгожданную, эту отвратительную улыбку!
Это было неосторожно. Перед ним была техника Дар-Халемов, умноженная на их фантастическую реакцию. Быстрое почти горизонтальное движение разрубило не только орад и безрукавку. Хару успел подумать: "Хорошо, что не слева", — и пропустил снова. На этот раз слева, чуть ниже сердца. Он словно со стороны услышал свой вскрик, и это напомнило ему, что у него есть голос.
Если он умрет… точнее, когда он умрет… Он не успел взять защиту, и самый конец клинка Койи полоснул по не прикрытой гардой руке, повыше запястья, кровь разлетелась веером. В глазах Койи появилось серьезное выражение. Хару глухо застонал. Сейчас он умрет, так и не заговорив с ней, так и не попытавшись понять: почему?
- Почему, Койя? Ответь. Почему?
Она чуть ослабила натиск. Снова улыбка — на этот раз спокойная, все понимающая.
- Почему?!!
Неужели она тоже устала? Почему она позволила мне выбраться из угла, куда так успешно меня зажала, и подпускает к окну?
Хару, чувствуя, как кружится голова от потери крови, удвоил усилия. Он хотел жить, святая Лулулла, он должен был жить, у него был Китти! Воспоминание о сыне придало ему сил, которых хватило даже на то, чтобы заставить Койю отступить к подоконнику. На ней не было ни царапины, но она… выдыхалась? Хару уверовал в это и стал действовать настойчивее, пусть менее организованно, но не давая сопернице передышки, оставляя "дырки" в своей обороне, а она… она этих дырок не видела? Или уже не успевала?!!