Я привожу здесь во взаимной связи нашу партийную и мою личную позицию в отношении к подводной войне, разрушительное политическое действие которой резко выступит еще раз в рассказе о Стокгольмской конференции.
В моем дневнике значится следующая запись от 17 января 1917 года:
«Разговор с государственным секретарем Циммерманом.
Циммерман пригласил меня для беседы в министерство иностранных дел. Он был очень откровенен и сказал приблизительно следующее:
„Жребий брошен. 1 февраля начинается беспощадная подводная война. За нее высказалось Главное командование. Гинденбург и Людендорф заявили, что, независимо от других услуг, подводная война послужит им в качестве стимула для наших войск. Строго конфиденциально: мораль в армии сильно упала. То, что пережито нами несколько недель назад под Верденом, было самым болезненным за всю войну. Четыре французские дивизии обратили в бегство и взяли в плен пять немецких дивизий. Военное начальство утверждает, что это следствие разговоров о мире. Армия убеждена, что скоро будет мир, для чего же приносить себя в жертву? Людендорф доказал, что это совершенная нелепость. Людендорф предвидел все это. Что же нам теперь делать? Как вы знаете, наше мирное предложение в декабре 1916 года было добросовестно и честно. Но ответы! Ответы как нам, так и Вильсону! Впрочем, ответ Вильсону доставил ему некоторое удовольствие. Австрийцы, которые хотели во что бы то ни стало мира — а кто его не хотел? — рассуждали после первого ответа так: весь гнев Антанты направлен исключительно против Германии. Для чего же тогда бороться? Тогда-то и пришел ответ Вильсону. `Национальный принцип`. Это значит, распад Австрии. Ну, тут-то они сразу образумились“».
Я спросил Циммермана о Турции и Болгарии. Ведь Радославов заявил ему, что у него в руках доказательство того, что болгарские цели войны были одобрены Антантой.
Циммерман: «Это верно, что Антанта действовала относительно Болгарии очень ловко. Она, например, ничего не говорит о передаче Константинополя русским. Таким образом, болгарам должна быть открыта возможность разнообразнейших надежд. Но король Фердинанд умный человек и держится крепко. Он хорошо знает также, как ненавидят его и его семью в России. Он должен твердо стоять на своем. И ничего другого ему не остается. Да, Турция! Ее судьба решится в Западной Европе. Это она хорошо знает. Антанта занята обширнейшими приготовлениями для наступления на Западе. Но и на Востоке не будет ничего хорошего. Итальянцы хотят попробовать, если только возможно, взять Триест. Жестокой борьбы следует ожидать и в Месопотамии. Если бы Багдад пал, было бы очень плохо».
Тогда я спросил Циммермана, как Гинденбург и Людендорф оценивают настоящее положение и будущее.
Циммерман: «Они определенно надеются предотвратить прорыв на Западе и наверняка рассчитывают на то же на Востоке. Разумеется, что и мы делаем большие приготовления. На Западе наши войска будут отведены до наперед приготовленного места, которое считается неприступным. Там все залито бетоном. Вооружение и продовольствие подвозятся под землей, также производится и замена войск свежими. Этот отвод армии преследует также и тактическую цель. Абсолютно конфиденциально: такими передвижениями думают положить конец позиционной войне. Если бы удалось прийти в движение, то наше тактическое преимущество, лучшее командование, сказалось бы тотчас».
Он подробно изобразил положение на фронте, и я должен был сделать вывод: наши дела очень плохи, и только поистине героическая борьба при исключительно выдающемся командовании может предотвратить прорыв.
Тогда я снова перешел к вопросу о подводной войне. «По-моему, — сказал я, — это игра ва-банк».
Циммерман: «Положение очень тяжелое, и решение было так же трудно, как перед самым началом войны. Мы стояли перед роковым вопросом. Как относились к подводной войне я, Гельферих и канцлер — это вы знаете, но теперь не оставалось больше выбора. В Плессе (главная квартира) были детально рассмотрены все „за“ и „против“. В конце концов канцлер сказал: „Я не могу взять на себя ни возражений против беспощадной подводной войны, ни ее защиты против вашего величества. Я присоединяюсь к решению вашего величества“. Конечно, все время происходил непрерывный канцлерский кризис. Счастье, что его в конце концов устранили. Вы не можете себе представить, какая травля ведется против Бетман-Гольвега».
Я: «Что будет с Америкой? Вступит она в войну или речь Герарда, в которой он сказал, что отношения между Америкой и Германией никогда не были лучше, чем теперь, должна иметь успокаивающее значение? Что сделают остальные нейтральные государства?»