Гюисманс был того мнения, что Германия потому должна учитывать возможность воздержания при голосовании, что положение ее иное относительно положения Франции и России и что германская фракция должна иметь в виду особое отношение к России.
Самба резюмировал обмен мнений в том смысле, что, ввиду различных течений в германской партии, французская парламентская фракция также вынесет на обсуждение воздержание при голосовании, чтобы таким образом прийти, может быть, к единой позиции французской и германской фракций. При этом он, однако, подчеркнул, что соответствующее обязательство представляется невозможным, так как за фракцией должна быть сохранена свобода решения. Я поспешил объяснить, что и у меня нет полномочий говорить от имени германской фракции, которая определит свою позицию на будущей неделе.
По общему положению вещей, я считал возможным сделать такое заявление, так как тогда очень считался с возможным решением фракции в пользу воздержания при голосовании. Я переоценивал в то время силы противников принятия кредитов и, кроме того, вовсе не допускал, что фракция не вынесет на рассмотрение вопроса о воздержании при голосовании.
Все изложенное было в значительной части сказано дважды, так как в Париже состоялось два заседания: одно в палате депутатов, другое в редакции „Юманите“. Второе заседание было созвано потому, что желали привлечь ряд товарищей, которые не могли участвовать в первом; так, на втором заседании были Тома и Компер-Морель, тогда как Гед и Вайян не могли прийти ни на одно. Общее течение прений не оставляло никакого сомнения в том, что французская фракция будет голосовать за кредиты. Я тогда же доложил фракции рейхстага об этом своем определенном впечатлении. Переговоры решено было не предавать гласности, и в ту же ночь я покинул Париж. По предложению Лонге наши французские товарищи хотели снабдить меня французским паспортом, который обеспечил бы мне возвращение в Германию. Я отказался, однако, от того, чтобы соответствующие хлопоты были предприняты перед Вивиани.
Настоящий доклад написал 8 марта 1915 года после того, как Ренодель высказался о моем посещении Парижа в „Юманите“ от 26 февраля 1915 года. Доклад написан по памяти, потому что, ввиду неустойчивости положения, делать заметки в пути было невозможно. Я, вероятно, не выбрался бы из Франции, если бы при задержании меня в Мобеже не сказал, что приехал в Париж на похороны Жореса, но по совету моих французских друзей, ввиду политических событий, уехал, не дождавшись погребения».
После доклада Мюллера прения продолжались. Я записал о них в своем дневнике следующее:
«От имени президиума говорили: Давид — за принятие кредитов, Гаазе — против. Затем в следующем порядке: Молькенбур — за, Ледебур — против, Фишер — за, Ленш — против, Каутский — за (с оговорками), Либкнехт — против, Коген — за, Герценфельд — против. Затем прения были закрыты. В списке ораторов значились еще: Штребель из „Форвертса“ — против, все остальные: Штальман, Шейдеман, Ландсберг, Бернштейн, Блосс, Зильбершмидт, Цубейл, Штадтгаген, Гох, Дитман, Давидсон, Фроме, Гере, Шепфлин, Вельс — за. При голосовании 14 голосов было подано за отклонение кредитов, остальные за принятие. Всего присутствовало 92 товарища. Затем была избрана комиссия в составе Каутского, Давида, Гоха, Вельса и Франка, которая к следующему утру должна была составить соответствующую декларацию. Основой должна была служить наша (Давида) редакция и внесенные различными лицами (Каутским, Штадтгагеном и другими) поправки. Затем фракция приняла лозунг „ура императору, родине и народу“. Многократно требовали, чтобы мы не кричали „ура“, а только молча встали. Прений по этому поводу, однако, не было. На следующее утро мне пришлось ободрять принца Шёнайх-Каролата, который потребовал от меня, как было условлено, текст нашей декларации. То же пришлось сделать в отношении Эрцбергера, фон Вестарпа и Кемпфа. С последним я обсудил текст речи, которую он должен был произнести после канцлера. Я заявил, что согласен с его проектом, и Кемпф потом говорил в рейхстаге, как обещал».