Бесьер стал вторым из двадцати шести маршалов, погибших в сражении. На поле боя был убит еще один, а затем последовала длинная полоса насильственных смертей, включая две казни, самосуд и самоубийство. Почти случайная смерть такого ветерана, как Бесьер, показалась мрачным предзнаменованием. Он пользовался всеобщим расположением за мирный нрав и исключительную вежливость, был единственным из маршалов, кто во время революции выступал на стороне роялистов* и заслужил любовь гвардии и своего вождя. Капитан Барре видел, как его тело увозят в тряском фургоне. «В его лице император потерял верного друга, старого и доблестного товарища по оружию, — говорит он, добавляя: — Смерть этого достойного маршала сильно меня опечалила, ибо я долгое время служил под его началом; он был очаровательным и учтивым человеком».
Этот отзыв младшего офицера о маршале раскрывает нам тайную силу наполеоновских армий: крепкие связи личной дружбы между высшими и низшими в Великой армии — явление для того времени уникальное, даже среди ветеранов Легкой бригады Пиренейской армии Веллингтона, и внесшее серьезный вклад в почти непрерывную цепь французских побед с 1792-го по 1814 год.
В самой гуще забот, сопровождавших начальный этап кампании, Наполеон нашел время отправить вдове Бесьера следующее послание: «Моя кузина! Ваш муж погиб на поле чести. Потеря, которую понесли вы и ваши дети, конечно же велика, но моя еще больше. Герцог Истрийский (титул Бесьера. — Р.Ф.Д.) умер благороднейшей смертью, без мучений. Он оставил незапятнанную репутацию — лучшее наследство, которое мог передать своим детям. Я гарантирую им свое покровительство. На них перейдет вся привязанность, которую я питал к их отцу».
Но истинную эпитафию произнес Ней, боевой товарищ погибшего маршала. Глядя на тело человека, вместе с которым они сражались плечом к плечу еще капитанами, он сказал: «Это наша судьба. Это красивая смерть», — и отправился к своим юным солдатам, чтобы вести их по равнине к Лейпцигу.
Эжен теперь был рядом с Великой армией, и 2 мая оба войска встретились около обелиска, воздвигнутого на месте смерти протестантского «северного льва», шведского короля Густава Адольфа, чья армия встретила и разбила армию Католической лиги при Лютцене в 1632 году*.
Чтобы попасть сюда и соединиться с главными силами, Эжен совершил чудеса не столько доблести, сколько изобретательности. Еще с того момента, как в январе Мюрат бросил остатки армии 1812 года на Балтийском побережье, Эжен упорно собирал войска, отбивал атаки, изо всех сил старался сдержать подъем патриотического духа в Пруссии и постепенно отступал на юго-запад, оставляя ненадежные позиции. Он образцово выполнял свои обязанности, отправлял всех больных в госпитали и писал бесчисленные письма родителям, пристававшим к нему с расспросами о судьбе их сыновей во время великого отступления.
Закрепившись в конце января в Познани, Эжен провел первый смотр сил. Среди окружавших — многие из них находились на грани смерти, остальные были физически и духовно измождены ужасающими лишениями отступления — было много старших как возрастом, так и опытом, но все они подчинились ему, как в начале итальянской кампании 1796 года Бонапарту подчинились ветераны Массена и Ожеро. Здесь были генерал Роге, по-прежнему приверженец жесткой дисциплины, генералы соответственно саперных войск и гвардейской артиллерии Эбле и Ларибуазьер, а также маршалы Бертье, Лефевр и Ней, все, за исключением последнего, утомленные и больные, страдающие от того, что в следующем поколении получит названия контузии и военной усталости. Генерал Эбле, который с крайним напряжением сил навел переправу и спас армию на Березине, умер в кенигсбергском госпитале, а за ним последовал и Ларибуазьер, потерявший сына в Бородинской битве. Закаленный старик Лефевр, когда-то командовавший конвоем, который вернул короля Людовика и Марию Антуанетту в Париж после их неудачного бегства в Варенн, также оплакивал гибель любимого сына, а блестящий Бертье находился в нервном шоке. Они держались, но непрестанно ворчали. Эжен решился на смелый ход. Он отправил всех старших офицеров, способных передвигаться, в отпуск, избавив себя от потока непрошеных советов, и после этого в окружающем его хаосе начал появляться какой-то порядок. Оставив Польшу, он перебрался в Берлин, а потом в Магдебург, где под его начало пришли подкрепления и артиллерия, и его войско снова начало походить на боевую силу. Из Парижа по-прежнему шли советы, иные из них дурацкие. Наполеон писал: «Если прусские города не сдаются, их следует сжигать!» Эжен был слишком практичным, чтобы таким способом напрашиваться на неприятности. Он продолжал планировать и импровизировать, пока не собрал под своей командой чуть больше 50 тысяч человек и 150 пушек. Если бы император последовал совету маршала Макдональда, который тот дал под Новый год, то его силы были бы гораздо больше. Маршал-шотландец заблаговременно предвидел отступление за Одер и Эльбу, а может быть, и за Рейн, и предложил бросить крепости Данциг, Замоск, Модлин и Пиллау. Но к его совету не прислушались, и во всех этих местах, а также в Штеттине, Торуне, Торгау, Кюстрине и нескольких других укрепленных пунктах, были оставлены гарнизоны из ветеранов. Таким образом Великая армия принесла в жертву сто тысяч человек, которые могли бы решить исход осенней борьбы. Наполеон, до того сторонник сосредоточения войск, вырыл своей армии могилу, отказавшись от такой тактики во время отступления к Рейну. Из этих изолированных частей, раскиданных по всей Европе, можно было бы собрать огромную армию опытных бойцов, чтобы защищать границы Франции.