За неудачей Нея захлопнуть ловушку стояло гораздо больше, чем нехватка солдат, вызванная отходом Рейнье и Виктора на дальний берег Шпрее. В то судьбоносное утро Ней находился в угрюмом настроении и демонстрировал свое недовольство буквальным выполнением приказов — едва ли не самое глупое, что может сделать независимый полководец, принимающий участие в комбинированной операции на поле боя. Наполеон велел начинать атаку в полдень, и, когда Жомини, видя полный успех в центре, настаивал на немедленной атаке всеми силами до последнего человека и последней пушки, Ней отказался. Много лет назад, в йенской кампании 1806 года, его упрекали за излишнее рвение, и, возможно, он помнил об этом, но более вероятно, что его упрямство было вызвано присутствием наемника-швейцарца, дающего непрошеные советы. Он дотошно выполнял приказы императора, все сильнее и сильнее увязая в сражении с Блюхером, пока даже этот полководец, вовсе не славящийся военной проницательностью, не разгадал план Наполеона и не приготовился к быстрому отступлению. Глядя на юг, он мог оценить продвижение сил Удино на левом фланге и в центре, и вскоре стало очевидно, что остался лишь один выход — поспешное отступление к Нейсе. Для Блюхера, известного своей нелюбовью к каким бы то ни было отступлениям, решение было нелегким. Всем своим существом он ненавидел французов, и его понятия о стратегии ограничивались свирепыми атаками по центру, отчего его даже прозвали при жизни Генерал Вперед. Но в данном случае альтернативы прекращению боя и отступлению не имелось, а сделать это он мог, поскольку, в отличие от противника, у него было много кавалерии. Он отступил, а вслед за ним отступили русские центр и левое крыло, двигаясь на восток вдоль австрийской границы к Силезии. К вечеру поле боя осталось за французами, но на что им было это поле? Французская пехота совершенно выдохлась. Кавалерии, чтобы довершить разгром побитого врага, как под Йеной, Аустерлицем и Ваграмом, у них не было. Все, на что они были способны на следующий день (22 мая), — отправить в погоню гвардейскую кавалерию под командованием генерала Брюйера, и в этот момент батарея, прикрывавшая отступление союзников, двумя выстрелами нанесла французам три тяжелых удара.
Первое ядро смертельно ранило Брюйера, блестящего кавалерийского командира, который был серьезно ранен четыре года назад во время аналогичного преследования после Ваграма. Второе ядро оказалось еще более смертоносным. Отскочив от дерева, оно убило генерала Киршенера, а затем поразило обер-церемониймейстера двора Дюрока, одного из старейших и любимейших товарищей Наполеона по оружию.
Из всех легендарных фигур Великой армии Дюрок — самый привлекательный. Добрый, дружелюбный, абсолютно преданный, открывший счет своим подвигам еще в дни первой итальянской кампании, он пользовался любовью и обожанием всего наполеоновского штаба. Его принесли на маленькую ферму и позвали к умирающему императора. За три дня боя погибло около двадцати тысяч человек, но ничья смерть не задела Наполеона так глубоко, как смерть Дюрока. Хирург сказал ему, что надежды на излечение нет, и он отвернулся. «Не беспокойте меня до завтра», — пробормотал он и побрел в свою палатку. Дюрок умер в ранние часы 23 мая, и Наполеон заплатил владельцу фермы, где лежало тело великого маршала, 800 фунтов в пересчете на английские деньги, приказав, чтобы пятая часть этой суммы была истрачена на памятник Дюроку. Остальное должно было послужить компенсацией за повреждения, причиненные ферме во время боя. Тело Дюрока, вместе с телом другого популярного солдата, маршала Бесьера, убитого под Лютценом, впоследствии было перевезено во Францию и похоронено в Доме инвалидов, но деньги, оставленные на памятник и на ремонт фермы, той же осенью оказались в карманах наступающих союзников.