ПРЕДИСЛОВИЕ
Юным читателям хорошо известны книги Андрея Жарикова. Это — «Сказание о суворовцах», «Максимкин орден», «Главный маршал», «Орден отца», «В землянках не гасли светильники», «Сквозь пламя», «Солдатское сердце» и много других повестей и рассказов. Все они о войне, о Советской Армии и ее полководцах, о героизме молодых воинов, о судьбах детей во время войны. И эта тема не случайна в творчестве писателя, она органически связана с его жизненным путем. Сын чапаевца, Андрей с детства мечтал о военной службе. Комсомольский вожак в школе, он в 10-м классе был принят кандидатом в члены партии, едва ему минуло 18 лет. Редко кто из сверстников А. Жарикова был удостоен такого высокого доверия. После школы — артиллерийское училище, которое он окончил за несколько дней до начала войны. Свой партийный билет получал в 1941 году, уходя на фронт. Пять боевых орденов, медали, два ранения говорят о тяжелых днях войны.
После войны — опять учеба. Две военные академии окончил Андрей Дмитриевич. Служил в Генеральном штабе, на полигонах, в ракетных войсках, работал в институте военной истории.
В 55 лет полковник А. Жариков ушел в запас. Еще на фронте, в часы затишья, он писал стихи, рассказы для детей. Хотелось рассказать им о войне, научить их любить, ценить и беречь мир.
Однажды мы встретились с Андреем Дмитриевичем в Доме литераторов. Писателю была присуждена литературная премия имени А. Фадеева, за повесть «Солдатское сердце». Заговорили о творческих планах. Андрей Дмитриевич задумал тогда писать повесть, посвященную последнему этапу второй мировой войны — разгрому Квантунской армии. Писатель был участником этой операции. Мне же довелось работать в Маньчжурии в тридцатые годы, когда Япония только создавала эту армию, сооружала плацдарм против Советского Союза, Монголии, Кореи и Китая. Я была свидетелем розыгрыша японского сценария по захвату северо-восточной части Китая — Маньчжурии, сценария, который с вариациями много раз использовался и применяется в наши дни империалистическими державами.
Я жила и работала в Харбине в аппарате торгового представительства СССР. В Харбине в те времена жило много русских. Город был средоточием различных белогвардейских организаций, созданных из остатков колчаковской и других белых армий. В 1930–1931 годах в Харбине появлялось все больше молодых японцев с военной выправкой, хотя и в штатской одежде. Прибывали они без семей. У японской военной миссии сновало множество автомобилей, окна в здании миссии светились все ночи. В городе открылось много новых японских лавочек, магазинов, в которых продавались товары домашнего обихода, одежда, обувь, фотоаппараты.
В Мукдене, Чанчуне, Цицикаре, Харбине и других городах строились японские казармы, которые назывались общежитиями. И непосвященному было ясно, что японцы готовят военную операцию по захвату Маньчжурии с ее тридцатимиллионным населением. Но для военного вторжения и захвата нужен был предлог. И вот в прояпонских газетах появилось сообщение, что на Малом Хингане был обнаружен труп японца, сожженного на костре. По каким признакам распознали японцы в нем своего соотечественника, остается тайной. Вслед за этим на границе с Монголией был убит японский офицер разведки, выдававший себя за агронома. Японцы спровоцировали вблизи Чаньчуня столкновение между китайскими крестьянами и корейскими поселенцами, а затем организовали в Корее китайские погромы, в которых было убито и ранено более 500 китайцев. Началась дикая антикитайская пропаганда в самой Японии и среди японской колонии в Маньчжурии. Затем санитарные китайские кордоны обнаружили крыс, зараженных чумными блохами. Поднялась паника среди китайского населения, подогреваемая геббельсовским изобретением — «пропагандой шепотом». В 1911 и 1921 годах в Маньчжурии была чумная эпидемия. Эта страшная черная смерть навещала Китай и раньше, а в прошлые века была чудовищным бедствием.
В сентябре 1931 года был разыгран последний эпизод сценария. Невдалеке от Мукдена на Южно-маньчжурской железной дороге, принадлежавшей японцам, был обнаружен разрушенный участок пути. Японцы, разумеется, обвинили в этой диверсии китайцев и провозгласили: «Чаша терпения иссякла — мы вынуждены защищать своих сограждан в Китае, их жизнь и имущество». В ночь на 19 сентября японцы начали военные действия и 19-го утром вступили в столицу Маньчжурии Мукден, захватив крупнейший в Китае арсенал, артиллерийский завод и аэродром с 200 самолетами.
Гоминьдановское командование фактически без сопротивления сдавало города. Но китайский народ поднялся против агрессора. Под руководством коммунистов создавались партизанские отряды. В Харбин японцы вступали парадным маршем. Я случайно в это время с моим маленьким сыном оказалась на улице. Огромная толпа белогвардейцев с царскими флагами, иконами, с хлебом-солью встречала японскую армию-«освободительницу». Вдруг с боковых улиц раздались выстрелы. Все смешалось. Меня с сыном столкнули в оконный выем полуподвала. Выбравшись, подошли к нашему одноэтажному домику. Едва вошли в дом, как по крыше загрохотала шрапнель. Наш домработник китаец Миша (женской прислуги в Китае в то время не было) схватил моего сына и спрятался с ним в темном чулане, прикрыв его своим телом. На следующий день, идя на работу, я увидела жуткую картину: на толстых стволах ив были привязаны три или четыре китайца примерно на высоте метра от земли. Это были китайские коммунисты, партизаны, захваченные японцами и обреченные на медленную смерть от голода и страшных мучений. По тротуару прохаживался вооруженный японский солдат. Японский часовой следил за тем, чтобы к ним никто не подходил близко.