Выбрать главу

Вы не могли бы рассказать о тех учениях?

— Скажу, что участок прорыва составлял шестнадцать километров. В боевой стрельбе участвовало 998 орудий разного калибра, на огневую подготовку, которая длилась 1 час 30 минут, было спланировано полтора боекомплекта. То есть 120 снарядов. К тому же стреляли и с прямой наводки, и танки, и авиация, и вертолеты… Это была очень сложная задача. Огонь велся только по реально разведанным целям. Я не знал, что там, впереди, творится, — только разведку посылал, она засекала… Все было по-боевому сделано.

Мой наблюдательный пункт был от переднего края в семистах метрах — оттуда веяло жаром, как будто из доменной печи. Люди, кто управлял, некоторые в шоке были — кто-то даже сел в угол, закрылся руками. Кстати, по НП попало семь снарядов.

На учениях вам тогда вплотную пришлось работать с маршалом Огарковым?

— Естественно. И я ему до сих пор благодарен за ту школу, которую тогда от него получил. Ведь был у него богатейший фронтовой опыт, а как начальник Генштаба — это просто глыба. Но тут же я видел, как маршал по-человечески, душевно разговаривал с солдатами. Приезжал, всем интересовался — дотошный человек был в этом плане. Но что бы ни происходило, он к делу подходил без всяких предвзятостей. Искренне все у него получалось.

Какую-то помощь он во время «боя» вам оказывал? Руководил вашими действиями?

— Да ну, что вы! Я же там управлял реально — а что такое вклиниваться в реальное управление? Можно все перемешать, перепутать. Он прекрасно это знал, понимал как бы изнутри, а потому только раза два во время боевой работы говорил: «Владимир Николаевич, держись! Смотри, не расслабляйся!»

Потом, после учений, когда разбор был проведен, войска сосредоточены, он мне позвонил, нашел возможность и несколько добрых слов сказать, и дать свои указания…

Потом еще были встречи. В частности, перед назначением меня командующим войсками Среднеазиатского военного округа я у него тоже был.

Это уже 1984 год…

— Накануне драмы этой, когда его освобождали от должности, мы были на сборах в Министерстве обороны. Проводил их маршал Устинов. Огарков занимался вопросами реформирования… Вопрос, в частности, касался подчинения округам соединений ПВО. Были проведены эксперименты, в том числе и в САВО, результат был положительным. На сборах нам говорили, что так и должно быть, так мы будем делать дальше.

Сборы заканчиваются в пятницу, и вдруг говорят: нет, завтра продолжение. Приходим утром — уже разговоры идут, что Огарков освобожден от должности. Смотрим, он сидит на переднем ряду со всеми. Схемы в зале развешены совсем уже другие. И что меня поразило? Можно было бы и по-иному, а тут выходят на трибуну и говорят: на все, что вчера было вам доложено, наплевать и забыть. Все должно быть по-прежнему…

Вы тогда с Огарковым не разговаривали?

— Ну почему же? Подошел к нему в перерыве, поздоровался. Самообладание у него было железное. «Вот, — говорит, — Владимир Николаевич, военная судьба у нас какая… Ничего, теперь я опять буду на главном направлении — Западное направление у меня. Но ты учись! Учись!» — и смеется.

«Чему учиться, товарищ маршал?»

«Учись хорошему! А самое хорошее — это хорошие отношения. У тебя всегда должны быть с людьми хорошие отношения! Никогда не забывай, что вокруг тебя — люди. Они все делают, и их надо уважать».

Еще поговорили — и разъехались…

Маршал сильно переживал свое смещение?

— Конечно, внутренне он переживал, и, может быть, даже болезненно, но виду не подавал. Держал себя с исключительным мужеством, с достоинством… К тому же подчеркнуто уважительно относился к подчиненным, к генералитету.

Владимир Николаевич, разрешите такой вопрос. Наши выдающиеся военачальники известны также чеканными военными афоризмами, мудрыми определениями. У Суворова, например, знаменитые «быстрота, глазомер, натиск»… Шапошников обозначил Генштаб как «мозг армии». А вот маршал Огарков…

— Знаете, главное ведь не слова. Это был в полном смысле военачальник современного толка, человек с глубоким интеллектом, огромными знаниями. У него было удивительное качество, я бы сказал: «Чувство держания мира перед собой». Он как бы видел его весь, где, что и как происходит, воспринимал его глобально… У него была личная реакция на все происходящее в мире. И еще — огромная человечность.