Правда, в докладе комиссии умалчивалось, что молодой Никита Хрущев на том съезде восхвалял Сталина и впервые был выбран в ЦК. Выступая, Хрущев насколько раз повторил: «…Задачи, развернутые в гениальном докладе товарища Сталина…», «…Московская организация, как и вся партия… еще теснее сплотится вокруг… нашего великого вождя товарища Сталина»[7].
Подготавливая доклад, Хрущев правильно рассчитал, что это придаст ему больше авторитета. Но старые кремлевские волки боялись, что развенчание Сталина падет тенью и на них. Тогда нашли выход: раскрыть не всю правду, а только часть. Дмитрий Шепилов, помощник Хрущева, переписал доклад комиссии, немного изменив его. В новой редакции XVII съезд и 1934 год не упоминались, а террор начинался только с 1937 года. Это был первый рассказ о том, что делалось за стенами Кремля, но всю вину свалили на трех расстрелянных министров внутренних дел — Ягоду, Ежова и Берию. Но все-таки этот доклад Хрущева был первым официальным рассказом о том, что творилось за стенами Кремля. И прозвучал он как гром.
По окончании доклада раздались жидкие аплодисменты — делегаты растерялись, не знали, как реагировать.
Председательствующий сказал: «Товарищи делегаты, предлагается прений по докладу товарища Хрущева не открывать и вопросов не задавать. ЦК считает, что никаких материалов доклада раскрывать в обсуждениях не рекомендуется. Всем вам будет своевременно разослана на места инструкция, по которой вы должны действовать».
Расходились в глубоком молчании — молчать эти люди были приучены.
Семен Гинзбург вышел с заседания в смятении: с одной стороны, доклад был как бы поворотным пунктом в истории партии и страны, это давало надежду на будущие улучшения; с другой — в нем была рассказана только половина правды. Конечно, он и до этого доклада понимал, что Сталин преступник. И вдобавок знал, как много зверских преступлений Сталин совершил против евреев. Но об этом Хрущев не упомянул ни слова.
Шофер Гинзбурга отыскал его в толпе выходивших делегатов:
— Семен Захарович, машина на улице Грановского. Ближе к Кремлю разрешили стоять только цековским машинам, а все министерские услали.
Гинзбург очнулся от своих мыслей:
— Спасибо, Василий Петрович. Вы поезжайте в гараж и отправляйтесь домой, я пройдусь пешком.
— Холодно ведь, Семен Захарович, кабы не простудиться.
— Ничего, у меня шуба теплая. Вот именно.
— Так на вас ведь не шуба, а пальто демисезонное, холодное.
— Разве? А я и не заметил. Ну, я укутаю шею шарфом. Сегодня мне машина больше не нужна.
Метель все мела и мела. Гинзбург прятал подбородок в кашне и медленно шел домой, в Левшинский переулок за Арбатом. Он думал о том, что поделится этой важной новостью со своим двоюродным братом Павлом Бергом.
А по Москве уже расползались глухие слухи: Хрущев развенчал Сталина. Люди не могли в это поверить.
2. Беседа братьев Семена и Павла
— Ну, что ты на это скажешь? — Семен только что закончил рассказывать Павлу о докладе Хрущева. — Я слушал и думал: теперь сверхчеловек этот, Сталин, явился перед всем миром жестоким тираном, подозрительным и невероятно честолюбивым создателем собственного культа. Вот именно.
Павел отозвался раздраженно:
— А другие — кремлевские воротилы, члены верхушки, все эти Молотовы, Маленковы, Ворошиловы, Кагановичи и сам Никита Хрущев, — они где были все это время? Сталин не своими руками все делал, это они творили зло, по его приказу. Это они сделали его кумиром, воспевая на все голоса. А теперь все валят на покойника, пинают мертвого льва.
Семен всегда считал Павла более интеллектуальным и проницательным в суждениях, а потому согласно закивал и вставил свое обычное «вот именно».
Павел продолжал:
— Все диктаторы мира держались на страхе самых близких помощников. И эти тряслись перед Сталиным. Я помню, как в июне 1937 года, после ареста и казни маршала Тухачевского и других генералов, этот Никита Хрущев, в ту пору секретарь московской партийной организации, устроил на Красной площади митинг осуждения «трудящимися столицы военных заговорщиков». Он организовал этот митинг в угоду Сталину и от страха перед Сталиным.