Алькандр возвращается в надежде найти учителя; он прислоняется к ограде дяди Ле Мерзона; все ставни закрыты, замки надёжные. За городом царит великое спокойствие. На обратной стороне указателя, которым отмечена граница городка, кто-то красными буквами написал: «Привет освободителям!» Только отсюда, с этой удалённой точки, позволяющей охватить взглядом весь холм, Алькандр замечает, что вокруг нетронутого собора осталось лишь несколько разрозненных частей стены.
В предместье, через которое он снова должен проехать, чтобы вернуться на Виллу, толпа теперь кучкуется прямо на горбатом мосту; подняв голову над этим кишением, внутри которого раздаются хриплые возгласы, Алькандр видит прижатую к каменному парапету Резеду, на которую сыплются ругательства — взгляд у неё отсутствующий, лицо опухло, бритый череп жалостно асимметричен. Он хочет пробраться к ней, толкает перед собой велосипед; какой-то хмельной патриот грубо его отпихивает.
— Да отпустите её.
Не узнав собственный голос, прозвучавший неожиданно сдавленно, с присвистом, Алькандр понимает, что ему страшно.
Кто-то из собравшихся его узнал:
— Это иностранец. Ты что, не ушёл с ними?
Алькандр прикрывается велосипедом, и оплеуху, чтоб неповадно было, получает не шелохнувшаяся, безразличная ко всему Резеда. С трудом отобрав велосипед, в который вцепилось несколько рук, он подавленно удаляется в сторону Виллы; бутылка, запущенная ему вслед, со звоном разбивается о мостовую.
Бульвар, который сливается здесь с национальным шоссе — а значит, именно его должны были бомбить, — уцелел; липы тенями метут асфальт. Но как только он оказывается на дороге, которая спускается к Вилле (за левым поворотом, где Алькандр инстинктивно, по привычке, привстаёт на педалях, одновременно нажимая на тормоза, чтобы мягче был толчок, если наедешь на камень, оголённый дождями), его взгляд вдруг теряется — нечто тревожное дополнило привычный горизонт, и в следующий миг он убеждается, что это «нечто» — вдобавок ещё и «ничто»: нет Виллы. Сквозь бешеный ритм педалей, которые, крутясь, приближают его к ограде по ухабам и осколкам кирпичей, которыми усыпана дорога, Алькандр с удивлением слышит, как стучит его сердце, когда ему вдруг представляется более чем реальная картина: мать лежит, раздавленная обломками, испачканное длинное платье задралось, обнажив худые ноги, фиалка на шляпе в крови; он слышит стук до тех пор, пока, швырнув велосипед на гравий во дворе, не замечает Сенатрису, которая, стоя на своих двоих, вне себя от счастья вместе с явившейся на подмогу примирённой семейкой Лафлёр разгребает дымящиеся руины Помпей — они наконец соответствуют своему названию.
Вскоре он оставляет их в мусоре и раскопках, снова садится на велосипед и мчится в Замок. Лафлёры покосились на него, когда он рассказал про Резеду и предложил отправиться на её освобождение. Если бы он не отвязался, они отпихнули бы его, как та предместная сволочь; только горькое чувство семейной чести не позволило им наградить Резеду теми же эпитетами; но Алькандр чувствует, что его подруге мало не покажется, когда она вернётся к родному очагу: плохо раздвигать ноги перед врагом, но совсем непростительно делать это с выгодой для своих, опорочивая всю семью.
Когда, не в силах больше жать на педали, Алькандр от фермы начинает подниматься к Замку пешком, кровь ударяет ему в голову от стыда: у него перед глазами пустые глаза Резеды, прижавшейся спиной к парапету, ассиметричный силуэт бритого черепа с причудливой шишкой справа, выпятившейся назад, а сверху — как будто на фотоплёнке по небрежности запечатлели два кадра в одном — накладывается смеющееся лицо Резеды, которая с закрытыми глазами делает «самолётик» на диване в сарае. А ведь мог он настоять на своём, врезал бы им пару раз; Алькандру кажется, что в тот момент, когда он толкает дверь Замка, из глубины ложбины с коптящей фермы его настигает душераздирающий крик охрипшего петуха.
— Брось, старичок, придумаешь тоже! Тут нечего сравнивать, в общем, брось.
Жан Ле Мерзон, дождавшийся освобождения, важно расхаживает по саду; у него на руке повязка в виде триколора; он смотрит на глицинии, на симметричные окна Замка: сберёг всё-таки родовое гнездо.
Они медленно бредут по аллеям, говоря об обретённом будущем. От этого суматошного дня, от этих обломков, как от отправной точки, Ле Мерзон выстраивает у себя в голове исключающую погрешности последовательность, которую интуитивно видит во всей полноте пронзительный взгляд глаз цвета перванш. А затем поочерёдно лелеет каждое звено: экзамен, диплом «с отличием», предприятие, политика — столько подзаголовков в биографии Жана Ле Мерзона, что с этого дня, опуская случайные подробности, он мог бы хорошо поставленным голосом устраивать диктанты своему будущему панегиристу.