Этот шатобриановский вопрос погружает садовника на новую глубину космогонических размышлений. С дымящихся руин Трои мы отправились завоёвывать неприступный город. Мы дали обет небытия, подобно цветку согласившись на забвение, мрак, на обрывочное существование; мы надеялись, что из нас самих неминуемо произрастёт невидимая основа нашей убеждённости. Терпения и презрения нам не хватило? Трапезунд расстилает вокруг пахаря тишину, сквозь которую проносятся потаённые отзвуки. Дым мёртвых листьев лениво поднимается к небу, где застыли облака. Натиск осады ослабевает в дни передышки, когда варвары сами восстанавливают силы и запасы оружия. Опершись на лопату, он на миг оказывается в центре этого непрочного мира, где грёзы и времена года обмениваются друг с другом обманными красками. Как он одинок! Вот уже несколько дней Сенатриса отдыхает, подолгу не выходя из комнаты. А ведь именно сейчас — Алькандр точно это знает — его товарищи, упорствующие и не смирившиеся, молча вглядываются по всем четырём направлениям в горизонт невозможного: Мнесфей недалеко отсюда, за баранкой такси; Клоанф только что вышел из своей банковской конторы (в Калифорнии ещё пятница); Меропс, защищающий звание чемпиона в курортном казино, обескуражен удачным ходом соперника, его мысль вдруг начинает путаться, пропарывает сводчатый плафон, на котором музы цвета «сомон» резвятся в облаках на фальшивом небе, и достигает других небес, других облаков, а рука между тем хватает коня и невозмутимо ставит на клетку, куда следовало бы пойти, если бы соперник сыграл по-другому, ожидаемо, и прежде чем пальцы выпускают фигуру, Меропс замечает ошибку и причмокивает пухлыми губами, воображая вопросительный знак, который появится затем в комментариях к партии как символ его рассеянности; Роэтей, вернувшийся заявить о своём безразличии на землю бывшей Империи, в чрево призрачной страны, сейчас без единой мысли закрывает глаза в тюрьме бадуббахов; Галий за роялем прерывает большую сонату Лееба всё на том же пронзительном акценте; Ферий, проснувшись в лагере в канадском лесу, ощупывает, лаская, приклад карабина и ещё мгновение продолжает лежать, уставившись в темноту; а вот Эмафион, Фоант, Укалегон и многие другие, о которых Алькандр давно не слышал; и где-то в опасных малярийных джунглях сам автор и вдохновитель невыполнимой клятвы барон де Н., как всегда, нынче — здесь, а завтра — там, и, как всегда, ввязавшись в какую-нибудь героическую и неправедную войну, где он изображает из себя жертву перед палачом. Быть может, они заложат Трапезунд вместо Вечного города и вместо обратной стороны зеркал направятся в сторону тени, туда, где ткань отражений становится плотнее, и мечтателю уже не выбраться из её драпировок? Разве вместо того, чтобы освободиться от врождённых уз, не собирали они воедино всё более искажённые образы Трои, как в зеркальном лабиринте ярмарочного балагана, где посетитель в конце концов упирается в собственное отражение? Алькандр бросает несколько тонких веток в слабеющий костёр; и ему вдруг кажется, будто дым от принесённой им жертвы стелется по траве.
А ещё осенью в усталом свете ноября возвращается в этот рассказ славная старьёвщица Резеда: уж не встретил ли её Алькандр, любивший представлять эту картину — в несуществующей с тех пор аллее сада с ворохом веток и опавших листьев в руках? Или всё-таки это было в толпе на станции метро, как подсказывает не настолько помрачённая память Резеды? Но, может, пусть лучше сомнение, как полоса тумана, скрывает подробности её второго рождения: читающий этот рассказ постигнет коварство правдоподобия.
Алькандр, не задумываясь, обнимает её; она прижимается к нему с непривычной теплотой. Кожа Резеды всё такая же гладкая; разве что, как и небо, она стала ещё белее. Теперь она прикоснулась к камням столицы; общество примяло её своим весом. Отчасти это словно и не она; движения не такие проворные, но плавные, смешливость стала робкой, мягко-вопрошающей. Горячая вода и мыло с ярким ароматом изгнали животные запахи; не изменив цвета, бельё из полиамида утратило безыскусность. Как хорошо она целует: на опущенных веках выделяется синеватая набухлость венок, губы примкнули к губам Алькандра с упоительной твёрдостью. С какой готовностью соединяется она с его погрузневшим телом, чтобы принять его, сколько нежности в её грудях, которые, став менее упругими, жмутся к рёбрам!