— Всё, — говорит Минос, пришлёпывая карту.
— Хватит, — говорит Эакий, забирая её.
— Все уши прожужжал, — говорит Радамант, тасуя колоду.
Доберман у их ног вздрагивает и глухо рычит.
И он удаляется во тьму подземных галерей, закрыв заплаканное лицо длинными пальцами. Тишина адской обители окружает его со всех сторон, всюду пахнет плесенью и гнилью. Гроздьями свисают из расщелин в полуразрушенных камнях летучие мыши, завернув худые тельца в складчатые траурные крылья; эти души обречены на тьму и вечную меланхолию. Неровная почва грибницы покрыта их мерзкими испражнениями. Они вздрагивают от шагов принца, и от их дрожи в чёрном пространстве распространяются тревожные волны, подавляющие одиночество и тишину. Порой замшевая туфля попадает в непристойную белизну грибного семейства: тесно прижавшись друг к другу, жадно вдыхая экскрементные соки плодоносной и ленивой земли, грибы разлагаются на месте, выпуская текучую лимфу, холодную и едкую. Они беспрестанно возрождаются из собственных трупов. Под солнцем эти души не знали ни восторга, ни раскаяния; теперь они произрастают в темноте, навсегда обречённые на мрачную безучастность.
Эрцгерцог останавливается, издаёт стон. Долгое эхо отвечает ему со всех сторон, вторит самому себе, разносит невнятный гул, как будто вдалеке хохочет-заливается толпа, гуляя на невидимой масленице. Чем дальше он от входа в пещеру, тем непрогляднее тьма; антрацитовыми отсветами ещё обрисованы нечёткие контуры стен. Капли сернистой воды, медленно образуясь под сводами, пачкают воротник и плечи его красивого саржевого костюма. Из кармана жилета он достаёт плоские часы и откидывает золотую крышку, украшенную изнутри гербом династии. Металл по-прежнему поблёскивает, но тик-таканья, которое напомнило бы ему чёткий ритм жизни, не слышно: стрелки, без конца обгоняя и встречая друг друга, ожили и мечутся, как помешанные. И вот, словно ребёнок, которому не уснуть в смятой постели, эрцгерцог разражается отчаянным воплем одиночества. Олень, ревущий в заиндевелом лесу Нижнеземья, не сеет вокруг себя такой страх; призванный командовать полками, построенными на парадной площади, перекрикивать грохот движущейся кавалерии и барабанную дробь, поставленный августейший голос заставляет скалу содрогнуться. Летучие мыши срываются со стен и в слепом стремительном полёте бьются прямо о лицо принца. Из глубины всех ходов поднимается грозное эхо, нагнетая звучную бурю, и её волны захлёстывают сщемлённое сердце монаршей особы.
Но вот яркий луч карманного фонаря нарисовал на стенах широкие неправильные штрихи, слышен звук лёгких и решительных шагов, по бесформенному пространству грибницы. Появившийся коротышка сначала освещает собственное лукавое морщинистое лицо, затем распластывается в церемонном приветствии перед принцем. Он вышел прямиком из опереточных кулис — в треуголке, в жабо и в тесном парике с бантом на затылке.
— Ваша светлость, примите поклон от самого скромного подданного ваших предков.
Изысканные манеры у этого маленького господина, и держится он абсолютно естественно. Он снова склоняется перед эрцгерцогом, к которому вернулась царственная осанка, и продолжает:
— Я услышал ваш зов и подумал, что жестоко оставлять столь значительную фигуру в одиночестве блуждать по тёмным пещерам. У нас, поэтов, простое сердце, мы не боимся ни тьмы, ни смрада проклятых. Я подумал, что могу послужить вам поводырём в этом лабиринте. Забыл представиться: Платон Буко, соловей прежних времён. Ах, ваша светлость, отчего вы не читали моих стихов! В них я воспел золотую ветвь, которую нужно было сорвать, отправляясь в странствие, если, конечно, вам угодно выйти из этой обители. Но теперь поздно, слишком поздно… Я и сам не обзавёлся ею — слишком уж скороспешно умер. Зато повезло: от очередного прибывшего получил превосходный электрический фонарь. Ах, как, говорят, изменился мир со времён императрицы Августы, вашей прапрабабушки…
— Сударь, — отвечает эрцгерцог, суровое лицо которого в слабом свете фонаря стало бледным, как шампиньоны, раздавленные его замшевой туфлей, — говорите, вы мертвы… а я? Я-то… жив?
— Ах, ваша светлость, мёртв, жив… — отзывается коротышка насмешливо и в то же время участливо.
И заводит певучим голосом:
— Отчего вы не читали моих стихов, сударь! Сколько полезных истин вы бы из них извлекли. Сегодня же прочту вам кое-что: скоротаем путь.