С «больным» ребенком на руках Аркашка входил в обычно переполненный универмаг на углу Лютеранской, в магазин трикотажсбыта, когда там торговали последним криком моды — вязаными женскими красными беретами или дефицитными фильдеперсовыми чулками. Частенько они появлялись в самой гуще толпы у кассы кинотеатра Шанцера. Если там шли фильмы с участием Монти Бенкса или Бестера Китона, изрядная очередь у кассы собиралась уже с утра. Не внушавший ни малейших подозрений хорошо одетый «больной» ребенок на руках Аркашки ловко снимал часы и серьги, вытаскивал из карманов и сумок кошельки и бумажники. На Аркашкином языке это называлось «купить кожу в саматохе». По сравнению с окрестными мальчишками он шикарно одевался — носил заграничный кожаный пиджак, туфли «джимми», курил дорогие папиросы «Северная Пальмира», во рту его поблескивали две золотые фиксы. С пацанами он держался просто, дружески, угощал их конфетами «Бон-бон», которые продавались только в Торгсине, папиросами, а иногда давал затянуться, как он уверял, настоящим опиумом.
Странное дело, но из всех пацанов окрестных домов больше всех Аркашка дружил с сыном портного Зюзей. Старый Лендерман жил в подвале. Он лицевал брюки и пиджаки, ставил заплаты, изредка родители доверяли ему сшить пальто для их сыновей. Такое пальто с огромным запасом называлось «на вырост». Мальчишки носили их по шесть-восемь лет. Зюзя был похож на отца — невысокий, тихий, очень добрый. Он был великий книжник. Даже по улице шел с раскрытой книгой, натыкаясь на прохожих и деревья. Мальчишки называли его «ученый муж». Зюзю можно было лупить, не боясь получить сдачу. Но не дай бог, если об этом узнавал Аркашка!
Родители ненавидели Аркашку лютой ненавистью. Для их сыновей он был кумиром. Мальчишки подражали его походке, прическе, привычке сплевывать сквозь зубы, манере разговаривать чуть растягивая слова. Особенно изнемогал от бессильной злобы бывший лавочник Антон Корж. Теперь, благодаря своей белогвардейской внешности и шикарной бороде, он числился артистом киевской кинофабрики и снимался уже в третьем фильме. Его сыновья Жоржик и Юзик, накурившись Аркашкиных папирос, приходили домой шатаясь. А дочь Валентина, кривляка и кокетка, при виде Аркашки млела и роняла портфель.
Когда Аркашку арестовали, жена Коржа Матрена Ивановна прибежала к Марии поделиться новостью:
— Господи, — сказала она, плюхаясь своей шестипудовой тяжестью на стул. — Этот счастливый день четырнадцатого апреля, когда, наконец, забрали проклятого бандита, я запомню на всю жизнь.
Мария тоже хорошо знала Аркашку. Тихими летними вечерами она слушала, как он пел, сидя на ступеньках парадного в окружении толпы подростков, подыгрывая себе на гитаре:
И тогда Мария переставала работать и распахивала форточку. Слова этой песенки почему-то вызывали в памяти сестер. В груди возникала странная пустота и неудержимо хотелось плакать.
— Манечка, рыбонька моя, — неожиданно спохватилась посетительница. — Ведь у вас сегодня день рождения. Поздравляю вас, поздравляю, — притворно засуетилась она, целуя Марию в щеку своими влажными губами. — Совсем из-за этого бандита из головы выскочило. Ведь помнила, хотела поздравить.
Сегодня Марии, действительно, исполнилось тридцать лет. Еще с прошлого года стояли у нее за занавеской две бутылки вишневой и сливовой настойки. Берегла их, думала выпить в день тридцатилетия. Какой-никакой день, а круглая дата. Конец, если честно говорить, молодости. Перестарком стала, Марийка. Теперь пойдут года стучать друг за дружкой. И оглянуться не успеешь. Она и сама не знает, почему за все годы жизни в Киеве не завелось у нее близких друзей, приятельниц. Сама, конечно, виновата. А кто ж другой? Жадная потому что. И до работы, и до денег. Все заказчицы, да заказчицы. Времени ни на что не остается. Руки у нее, видать, и вправду хорошие. Недавно взялась искусственные цветы делать — получаются, как настоящие. Теперь от заказчиц нет отбоя. И перекупщицы одолевают — у нее скупают, а потом на базарах продают втридорога. Только радость-то какая от всего этого? Тридцать лет исполнилось, а сидит дома одна, хоть бы пришел кто-нибудь…