Наталья начала укладывать растрепанные волосы.
— Помоги мне собраться.
— Ладно, — кивнул Тубольцев. — Попей вот чайку.
Она отпила глотка два, через силу улыбнулась:
— Выпей и ты свою чарку.
— Нет, в горло не лезет, — отказался Тубольцев и начал собирать ее вещи. — Полотенчик не просох, — сказал он, снимая его с перекладины.
— Пусть висит. Оставь себе.
— Спасибо. Память будет, — с теплотою проговорил Тубольцев и пустился в рассуждения: — Осечку ты дала. В корень надо было глядеть, кого выбирать. Но духом ты не падай. Держи себя гордо. Какого черта,, прости меня грешного, такая женщина, видная да умная, должна перед кем–то унижаться. Не подпущай к себе всяких… Они, как репей, липнут. А ты на земле твердо стой. Твердо!
— Спасибо, Тубольцев.
— Как же иначе? Я повидал на своем веку — и дураков, и правильных людей, — задумчиво продолжал Тубольцев. — Не забывай нас, отписывай, сын или дочь народится.
Иссиня–черные глаза Натальи потеплели. Заботливая улыбка вспыхнула на лице. Улыбка женщины, ждущей ребенка.
Когда эшелон остановился на станции Грязи и Тубольцев помог снести чемодан, Наталья, прощаясь, вдруг заплакала.
Старый, весь в копоти паровоз, постояв недолго, обдал белыми росинками пара дегтярно–черные шпалы, тополя за оградою и потянул эшелон. Вагоны, дергаясь и перестукивая стальными тарелками буферов, сползли с места, покатили. Никто не сел в эшелон, будто эта короткая остановка была сделана для нее, Натальи, чтобы ей сойти.
Оставшись одна, она осмотрелась: серое, обшарпанное здание вокзала, серый, побитый асфальт и лица толпящихся на перроне людей тоже серые и мрачные — все входило в душу Натальи с печальной неизбежностью. Она не знала, что ей делать: то ли искать попутную подводу, то ли сидеть на вокзале и ждать кого–либо из знакомых. Ехать сразу в Ивановку не решалась. С какими глазами она появится дома? При одной мысли, что ее увидят люди и будут корить, Наталью бросало в дрожь. «Да и примет ли отец? Ведь он бывает таким нещадным…» — усомнилась Наталья, припомнив, как однажды он чуть не выпорол ее кнутом.
Мимо проходил парень в телогрейке. Поравнялся, чуть замедлив шаги и кося на нее ехидный взгляд.
— Кто воюет, а она брюхо отпустила! — зло бросил он и пошел дальше.
От этих слов в глазах Натальи потемнело. Вот так скажут и в Ивановке. Нет, ехать туда сразу нельзя. Нужно хотя бы темноты дождаться. Пусть не все увидят. А ехать надо. Где еще найдешь приют. Да и отец все же…
Она села на чемодан, распахнутыми полами шинели прикрыла живот, широко расставленные колени.
«Что делать? — тоскливо и горько снова подумала Наталья. — Безотцовщина. Нагульный…»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Минуту постояв у двери, Наталья глубоко вздохнула, будто собиралась нырнуть, и рывком шагнула за порог.
Игнат сидел у окна и насмаливал дратву. Приподняв голову, сразу узнал ее. И поглядел на живот. Все понял. Еле сдержал себя.
— А, приехала, — протянул он, закусив зубами конец дратвы, — Ну и ладно.
Наталья готовилась к встрече с отцом, боялась, ждала. Но такой спокойной будничности не могла предвидеть.
— Как добиралась–то? — вставая и устало разгибая спину, проговорил Игнат.
— От Грязей на попутных, — ответила Наталья, с неловкостью проходя в переднюю комнату.
Игнат шагнул к порогу, взял чемодан, показавшийся легким, помедлил, не зная, куда поставить его, и наконец отнес к кровати в смежную комнату.
— Поди мыться будешь с дороги–то? Горячая вода в печи есть.
Наталья расстегивала ворот гимнастерки дрожащими пальцами, пуговицы не слушались, а в горле стоял мучительный крик. Встретившись глазами с отцом, переняв его суровый и цепкий взгляд, опустила руки и беспомощно и горько прошептала:
— Отец…
— Ну, чего уж там… Давай помогу воду достать… Да раздевайся ты, что ли, вроде бы домой пришла, — и он, кряхтя, загремел ухватами.
«Постарел», — отметила про себя Наталья и вдруг окрепшими руками быстро сняла гимнастерку. И пока она мылась, Игнат грузно ходил по избе, что–то переставлял, двигал, гремел чем–то…
В избу вбежала Верочка. Вбежала с веселыми капельками пота на носу.
— Батя, закончили, слышишь, за–кон–чи–ли! — радостно пропела Верочка, — Последнюю делянку проса засеяли. А какого крошечного зайчонка поймал Венька дяди Тихона… Ушастый, прыткий…
— Будет тебе егозить–то, — хмуро буркнул Игнат. — Хватит, сказано.
— Да что случилось–то? — Верочка развела с непонятливостью руками.