— Вы спрашиваете, как быть. Мое мнение вам давно известно. И готов повторить теперь… — Он приподнялся и продолжал: — Я писал тогда, что Германия не подвергнется военному нападению со стороны других держав до тех пор, пока сама не прибегнет к нему. Германия в силу своего центрально–континентального положения всегда будет в случае войны рисковать больше, чем государства, имеющие только одну угрожаемую границу и обладающие неблокируемыми связями с остальным миром. Если уже во время мировой войны, несмотря на сами по себе выгодные территориальные условия для ведения войны в срединной Европе, Германию сравнивали с осажденной крепостью, то это сравнение в случае будущей войны на несколько фронтов, которую Германии пришлось бы вести одной, приобретает прямо–таки роковое значение. Так оно и получилось. Война, которую затеяла Германия, вызвала вступление в нее и других государств. А в войне против мировой коалиции Германия будет побеждена и в конце концов окажется выданной на милость победителям. И это роковое время недалеко…
Вслушиваясь в голос старого генерала, Гальдер легко понял, что тот пересказывал свою памятную записку, оставленную в августе 1938 года при уходе с поста начальника генерального штаба. «Помнит. В уме держит завещательное письмо», — подивился Гальдер. И то, что многое из этой записки пророчески сбывалось, предвещая Германии гибель, повергло Гальдера в смятение. В старом генерале Гальдер увидел пророка: и этот шепелявый голос, каким он вещал истину, и глубокие складки на высохшем лице, и жизнь отшельника в огромном особняке, который Бек редко когда покидал, оставаясь один на один тут со своими раздумьями и тревогами, и деревянные остановившиеся часы с позеленевшим маятником 4- все это вызвало у Гальдера в душе какой–то надлом. Он уже не рад был, что заехал к старому генералу, но и расставшись с ним, Гальдер не мог успокоиться.
С дурным настроением вернулся он в ставку.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В пору зимнего кризиса все пришло в замешательство в подземных бункерах Вольфшанце2 в Восточной Пруссии, куда Гитлер перенес свою ставку в начале нападения на Россию. Тут создавались интриги и уже втайне вилась паутина заговоров, обнаженная лесть перемежалась со скрытыми и печальными вздохами, вынашивались лишенные реальности планы и замыслы.
Все в ставке хотели скорее покончить с Россией, и вместе с тем здравые головы смутно догадывались, что ржавчина поражения уже разъедает и подтачивает основы третьего рейха. Подолгу Гитлер не выходил теперь из подземелья ставки, оградив себя эсэсовскими охранниками из отряда верного и коварного Вольфа. Угнетаемый темными предчувствиями и страхом перед надвигающимся концом, но веря, что провидение еще может вернуть военное счастье и покорить судьбу, Гитлер не давал себе ни малейшей передышки и день ото дня становился злее. И не от хорошей жизни Гитлер, удалившись в глухие и потаенные места Восточной Пруссии, оградил свою берлогу минными полями, многослойными рядами колючей проволоки, через которую пропускался ток высокого напряжения; он боялся даже офицеров и генералов, работавших в ставке. Поэтому ставка была разбита на пояса оцеплений: Двумя внешними для военнослужащих различных рангов из Верховного командования и одним внутренним — Для ближайшего окружения фюрера.
Спустя много лет, представ перед судом военного трибунала в Нюрнберге, генерал Иодль назвал ставку пбмесью монастыря и концентрационного лагеря и сказал, что, по сути дела, офицеры здесь были только гостями, которых терпели, и что было очень нелегко в течение пяти с половиной лет находиться в гостях. Другой из приближенных Гитлера — генерал Верлимонт, отвечая трибуналу, вспоминал, как был испуган нездоровым и ненормальным бытом фюрера: его длительными, продолжавшимися до глубокой ночи разговорами за чайным столом, слишком коротким сном в утренние часы, тем, что он очень мало двигался, почти не выходил из подземелья.
Уединенная жизнь Гитлера в ставке имела чрезвычайно важные и роковые для него последствия. Бывший гитлеровский начальник отдела печати Эрнст Ганфштенгль, бежавший от нацистов, в своих беседах с Рузвельтом и Черчиллем говорил о понятии «корпус мистикум», то есть о некоем мистическом «массовом теле» Гитлера. И на самом деле, Гитлер, этот демагог и «пророк» нового социально–религиозного учения о спасении людского рода, в его представлении, существовал через массы. Он опутывал массы, ведя их к гибели. Ганф штенгль утверждал, что Гитлер нуждался в непрерывном самоутверждении точно так же, как масса постоянно нуждалась в его идеях и обещаниях для того, чтобы оставаться в состоянии слепой веры и покорности. Это было своего рода идеалом для немецкого педантизма. Иными словами, подобное могло произрасти только на немецкой почве. И если Гитлер видел в немцах свое «коллективное Я», то, в свою очередь, и та часть немецкого населения, которая была заражена индивидуализмом и честолюбием, не могла не взрастить подобный чертополох. Наци видели в Гитлере своего пророка, который сулил им райскую жизнь на чужих завоеванных землях. И не потому ли доведенные до фанатизма солдаты рейха, послушные воле своего фюрера, рьяно устремились на Восток?