Продолжая разговаривать с печатающей регистраторшей, она повернулась и окинула меня взглядом. Молодая, но уже с отяжеленным, зажатым лицом, которое быстро старится. Не помогают и очки в металлической оправе а-ля «конторские служащие пятидесятых».
Просмотрев несколько распечаток на столе регистратуры, через белую дверь она наконец вышла в вестибюль. Под белым халатом на майке проглядывала зеленая надпись «ЛАКБАР – Служим обществу со стилем» (ну а как же иначе).
К груди был пришпилен непомерно большой бэйдж со всей предназначенной миру информацией, но тем не менее она представилась голосом, соперничающим в звучности с тромбоном:
– Кристин Дойл-Маслоу.
– Очень приятно, – отреагировал я. – Как она там?
– Под словом «она» вы имеете в виду мисс Чейз?
Подавив в себе соблазн ответить что-нибудь вроде «нет, Марлен Дитрих» или «нет, Мэрилин Монро», я ответил:
– Да, ее.
– Особых проблем не возникало.
Веским, демонстративным жестом она извлекла связку ключей, отперла белую дверь и впорхнула в нее, оставляя мне ловить рукой дверное полотно.
Следом за Дойл-Маслоу я прошел в сквозистое безлюдное пространство, разделенное на кабинки, но без всякой мебели или офисного оборудования. В нос шибал запах свежей краски. На задах помещения обнаружилась еще одна белая дверь с табличкой «Посторонним вход запрещен».
– Ваш проект начался недавно? – поинтересовался я.
– Сейчас мы на стадии разработки.
– Но вместе с тем у вас есть стационар?
Дойл-Маслоу остановилась, поправляя очки.
– На данный момент там всего один пациент. Ваш, – бросила она и продолжила свое шествие.
– Постойте, – окликнул я, стараясь говорить спокойно, но тайные пружины противодействия все равно сказались на громкости и жесткости тона.
Плечи Кристин Дойл-Маслоу на ходу вздрогнули, хотя сам ход не сбавился.
– Мне нужно объяснение, что здесь происходит. И немедленно, – припечатал я.
Она остановилась ко мне вполоборота.
– Вы же психолог. Значит, объяснять – это ваша работа.
– Ну а ваша, извините, в чем?
– Я исполнительный директор «ЛАКБАРа»…
– Это что?
– Концепты и организация.
Челюсть у нее выпятилась, но твердости в голосе убыло, а глаза за стеклышками очков беспокойно ерзнули.
– Тогда потрудитесь объяснить, каким образом у вас оказывается человек под грифом «пятьдесят один пятьдесят», а вокруг словно болото. Ничего не делается.
– Не вижу, как это соотносится. У нее обострение, она спрашивала вас, и я связалась.
– С кем?
– Я же говорила. Больница Рейвенсвудского университета. Нетворкинг с местными юр- и физлицами, осуществляющими уход, – один из наших основных рабочих постулатов.
– Ее что, судебным решением перекинули к вам?
– Нас сочли идеальными для данной ситуации.
Я оглядел триста квадратных метров пустующего пространства.
– Я здесь потому, что пять лет назад проводил оценку сына Зельды Чейз, и меня волнует, всё ли с ним в порядке. Где сейчас Овидий?
– Понятия не имею. Единственное о нем упоминание – имя в справке Шермана о переводе.
– Что он указывал про мальчика?
– Только то, что он существует. Ну что, теперь мы можем…
– Мне нужна копия.
– Там в основном даты… Начало проведения, окончание. У вас, кстати, окончания не было.
В ее устах это прозвучало как тяжкое преступление.
– Все равно, мне нужен экземпляр.
– У меня его нет. Всё в электронном виде на сайте головной организации.
– Это где?
– В Бостоне.
– Значит, можно легко найти.
– Можно, – согласилась она, – только там ничего нет.
– Ну а ваш экземпляр справки из Рейвенсвуда?
– Она нам не нужна: ее там не лечили, а просто приняли. И вообще, в дальнейшем не вижу смысла в…
– С того времени, как мисс Чейз поступила сюда, она ни разу не упоминала про Овидия?
– Да она вообще не разговаривала.
– Вы же сказали, что она спрашивала меня.
– В Рейвенсвуде, – Кристин отмахнулась. – И вообще, при чем здесь я? Ну так что, мы можем приступать?
– Когда я сориентируюсь. Я, кстати, до сих пор не понимаю, зачем ее прислали сюда, когда вы – всего лишь сетевая структура.