– Ты, – повторила она.
– Зельда, вы знаете, кто я?
Смятение.
– Я доктор Делавэр.
Ее губы скукожились в куриную гузку. Она поскребла себе подбородок, затем щеку, затем лоб. Громко рыгнула, поскребла себе шею, вращая головой, захрустела суставами пальцев.
Эти пять лет состарили ее на десятилетия: некогда породистый овал лица из-за поведенной скулы и подбородка превратился в скособоченный топорик. Рот ввалился, из чего следовало, что зубы повыпали. Цвет лица сделался землистым (пресловутый «уличный загар»), губы в пузырьках волдырей иссохли и пожухли. Белки глаз сделались розовыми. Неужто ей тридцать пять лет? На вид как минимум пятьдесят пять.
– Зельда…
Она приподняла руки в оборонительной позе, но вяло и неуверенно, как разучившийся боксер.
Я отсел от нее на стуле как можно дальше.
– Я – Алекс Делавэр. Мы с вами виделись несколько лет назад.
Молчание.
– Мне говорили, вы меня спрашивали.
Руки чуть приопустились. Смятение на грани ступора могло объясняться душевным расстройством, однако у меня складывалось мнение, что причиной здесь происки Кристин Дойл-Маслоу. Зельда в таком состоянии позвать меня вряд ли могла. А вот проекту Цапли явно был нужен официально зафиксированный пациент, и я, сердобольный болван, своим визитом совести на это купился.
Тем не менее надо было пробовать.
– Зельда, мы с вами встречались пять лет назад. Когда вы наблюдались у доктора Шермана.
Взгляд без тени мысли.
– Лу Шерман, – напомнил я. – Он был вашим психиатром.
Она кругло моргнула.
– Я – детский психолог. И одно время занимался вашим Овидием.
Моргание.
– С Овидием я работал, пока вы лечились у доктора Шермана. Вы тогда жили в отеле в Беверли-Хиллс.
Понимания во взгляде не больше, чем у обоев за ее спиной.
Я продолжал тараторить как одержимый:
– Мы с доктором Шерманом организовали Овидию няню, чтобы вы могли возвратиться к работе. Точнее, это сделал я. Через агентство по найму.
На губах блуждающая растерянная улыбка, как у больных афазией[12], которые чувствуют, что что-то не так, но не поймут, что именно.
– Зельда, вы знаете, где находитесь?
В ответ – мучительно сдвинутые брови. Я повторил вопрос, уже мало чего ожидая.
– Здесь, – произнесла она.
– «Здесь» – это где, Зельда?
– Это…
– «Это» значит что? Вы знаете?
Она сощурилась. Сплела пальцы и уронила руки перед собой. С одной стороны, хорошо, что она не буянит, но… вообще, что я ей могу сказать? Что она подопытная крыса в грантовом проекте?
«Где же может быть мальчик?»
– Вчера, Зельда, вы были в клинике, – произнес я. – Оттуда вас перевезли сюда, но всего на два дня.
Реакции никакой.
– Вы знаете, какой сейчас день?
– Сейчас.
Мой следующий вопрос был буднично-идиотским:
– В смысле, какой день недели?
Эту фразу я с таким же успехом мог произнести на албанском.
– Вы помните, из-за чего оказались в больнице?
Она закрыла себе ладонями глаза. Сжатые кулаки смотрелись небольшими дугами.
– Зельда, прошу прощения, если эти вопросы…
– Исчезла, – неожиданно громко и резко бросила она.
– Кто исчез, Зельда?
– Мамуля.
– Ваша мать…
– Нет, нет, – сорванным шепотом заговорила она, – нет нет нет нет нет нет…
Все это монотонно, без гневливости; звучало больше как усталая мантра.
Скрючившись, она прижала ладони к вискам.
– Мамуля… – произнес я как подсказку.
– Ушла.
– Когда?
Молчок.
– Вы искали вашу маму.
Она шумно засопела.
– И не нашли.
Она посмотрела на меня как на сумасшедшего:
– Я бы искала, но они меня сюда.
– Конечно. Вы искали вашу маму, когда…
В отчаянии зарычав, она откинулась на матрас и натянула себе на голову одеяло.
– Зельда…
Одеяло приподнялось. Я ждал. На этот раз ее сон перемежался агрессивным, колючим похрапыванием.
Следующие полчаса я провел в ожидании, подавляя в себе напряжение все той же приятной умозрительной образностью. В которую, однако, нередко вторгались тревожные мысли.
«Одиннадцать лет».
Когда дыхание у Зельды замедлилось и стало ясно, что она заснула крепко, я пустил в ход ключ и покинул это узилище.
Кевин Брахт поднял глаза от книги.
– Можно с чем-нибудь поздравить?
Я покачал головой.
– Тогда что будем делать, док?
Я дал ему свою визитку.
12
Афазия – психическое нарушение, характеризующееся утратой способности понимать чужую речь.