– Опасности? Вы, вероятно, думаете, что война должна быть так же безобидна, как футбол? Вам нужно привыкать к опасностям! Идемте!
Сэр Чарльз решительно двинулся с холма к ходу сообщения. Генерал фон Брендель торопился за ним взволнованной припрыжкой.
– Сэр, я умоляю вас! Здесь совершенно открытое место! Артиллерия противника пристрелялась, как на полигоне… Нас заметят!
– Так и должно быть! – отозвался спокойно и неумолимо сэр Чарльз.
Фон Брендель беспомощно всплеснул руками и, отстав на два шага, отчаянно зашептал начальнику дивизии:
– Нельзя… ни в коем случае нельзя допустить его до фортов. Вы понимаете, что будет? Что же делать? Он сумасшедший!.. А!.. – генерал оживился, – телефонируйте немедленно командиру дежурной батареи, пусть он даст завесу на пути! Живо! Не медлите ни секунды!
Начальник дивизии бросился обратно на холм и вырвал у телефониста трубку. Фон Брендель догнал лорда Орпингтона и шагал рядом с ним в мрачном и ожесточенном молчании по узкому ходу сообщения.
Но на повороте к форту, громада которого стала заметно близиться, ход сообщения с воем и свистом накрыла шрапнель. Все скрылось в белом сладковатом дыму. Фон Брендель присел и набожно помянул патронов республики Варсонофия и Христофора.
Когда ветер унес рваные волокна дыма, фон Брендель увидел, что сэр Чарльз стоит, прислонившись к стене хода, и с сосредоточенным видом вытирает носовым платком кровь на левой кисти.
Фон Брендель зашатался от испуга и тронул наутилийского полководца за плечо:
– В-ва… вва-шше пр… вы ра-нены? Докторов, санитаров!
– Вздор! – сердито отрезал сэр Чарльз, – оцарапало палец, – но вы правы! Эти канальи прекрасно стреляют!
И в подтверждение его слов в десяти шагах с визгом и звоном рванула песок бризантная очередь. Сэр Чарльз выругался и пошел обратно на холм.
Там он перевязал себе кисть платком и сказал столпившемуся штабу:
– Я доволен, господа! Наконец я увидел в вашей фальсифицированной насквозь стране хоть одну настоящую вещь – войну! И я очень счастлив, что в собратьях по профессии я нашел честных людей. Благодарю вас! Я немедленно доложу о виденном его величеству и буду просить о награждении вас высшим боевым отличием моей родины, орденом Рогатого Слона.
Начальник дивизии провозгласил «ура» в честь героического друга республики и, посмотрев вслед умчавшемуся автомобилю, сказал начальнику штаба:
– Друг мой, не забудьте дать командиру дежурной батареи внеочередной месячный отпуск и содержание за три месяца в виде награды. Он блестяще сделал дело и показал себя настоящим патриотом.
Передовые посты железной коммунистической дивизии были ошеломлены в это утро, не увидев на противоположном берегу неприятельских постов. Итлийских солдат не было нигде. Местные жители показали на допросе, что ночью заставы итлийской армии были сняты и уведены на тридцать верст в тыл.
Еще больше изумились разведчики, когда услыхали через час в направлении, куда ушел противник, тяжелый грохот напряженного боя. Они не рискнули по своей малочисленности продвинуться далеко, но отправили срочное донесение в главный штаб революционных войск Ассора о небывалом происшествии у противника.
А в это время, посреди песков, бывших недавно ареной сатанинской потехи, в походной палатке сидело несколько человек за чаем.
Все они были в штатском, и бритые физиономии, и благородные профили римлян последней империи выдавали в них людей искусства.
Старший из них расправил плечи, как человек, уставший от тяжелого физического труда, и сказал задумчиво:
– Д-да!.. Доложу я вам! Работал я в крупнейших, можно сказать, театрах и кинофабриках мира, но такой постановочки на моей памяти еще не было. И всего в три дня! Я считаю эту работу рекордной. После нее мне обеспечено место главного режиссера даже в раю!
И, отхлебнув чаю, добавил:
– Так вот… что вы там ни говорите, а искусство театра – величайшее искусство в подлунной.
13. Большая политика
В приморских кабачках и остериях, разбросанных в веселых улицах Порто-Бланко, в улицах, скачущих, подобно резвым козлятам, с уступа на уступ, от подошвы гор до пенного рюша прибоя, – стали твориться по ночам странные вещи.
Едва успевали вспыхнуть над входами пестроглазые бумажные фонари дверь какого-нибудь «Райского Берега» или «Печенки Корсара», визжа, поворачивалась на блоке, и по выбитым ступеням в жемчужную от табачного дыма и спиртных паров теплоту подвала спускались двое неизвестных.
Безработные контрабандисты, отставные матросы, браконьеры и торгаши, карманные воры и, наконец, просто бедные и честные люди, фотографии которых украшали альбомы розыскных бюро всего мира, – веселившиеся на территории порта, куда не смела показываться стража республики, при появлении незнакомцев ощетинивались и встречали их сдержанным рычанием и треском раскрываемых в карманах клинков матросских ножей.
К такой негостеприимной встрече их вынуждала нарочитая загадочность первого неизвестного, закутанного до кончика носа в черную альмавиву. С головы его на тот же злосчастный кончик носа свисали огромные поля ковбойской шляпы.
Но по мере того, как завсегдатаи кабачка ознакомлялись с шириной плеч и с величиной кулаков второго незнакомца, яростное возбуждение стихало, уступая место почтительно-осторожному наблюдению.
Оба посетителя скромно усаживались за свободный столик и требовали в изобилии закуску и самые фешенебельные в этом месте напитки, возбуждая зависть глазеющего махрового сброда.
Понемногу за столиками вскипали и перекатывались заглушенные вздохи и густые морские проклятия подлому времени, когда бедному человеку нельзя даже погулять как следует.
Тогда человек, обладавший широкими плечами, придававшими ему сходство с большим платяным шкафом, внезапно вставал во весь рост и ударял молотообразным кулачищем по столу.
Все умолкало, выжидающие взгляды цеплялись за гиганта, он раскрывал рот, и изо рта вылетали тяжелые трубные рокоты:
– Вы, темные кроты, дохлые мухи. Вы скулите над рюмкой бурды с опаской, что завтра вам не хватит грошей набить требухой ваши урчащие ридикюли… Вы гниете заживо, как бараны, сложенные в холодильник, черт побери! Почему? Потому что нет хорошей власти, которая заботилась бы о честных бедняках… Теперешние повелители?.. Они калифы на час! Они мечтают только сколотить на ваших горбах копейку на черный день, когда им придется уходить вчистую. Им не до вас… И вы живете, как парии… Честно заботиться о народе может только тот, кто знает, что крепко сидит на своем месте и не зависит от числа рваных бумажек с его именем, сунутых наспех в избирательный ящик. Вспомните, ребята! При покойном короле Микеле Слюнтяе – самый последний голыш каждый день мог раздавить бутылочку на свои трудовые гроши. А теперь? Вам нужно потеть неделю, чтобы получить корзину ничего не стоящих картинок, на которые едва ли можно купить полбутылки. А тем, кто любит ночной труд, разве не плохо теперь, когда ни в одном доме нет порядочной добычи?
По кабачку пролетел ропот сочувствия и сожаления. Говоривший, после паузы, вновь грохал по столу.
– Дорогие друзья, славные патриоты! – продолжал он с энтузиазмом. – Я вижу, вы согласны со мной. В ваших глазах, закаленных житейскими бурями, я вижу слезы печали по чудному прошлому. Слушайте! Не все потеряно. Есть человек, который готов до смерти заботиться о процветании водочных заводов и влажности ваших глоток, как заботился покойничек Микеле. С этого дня каждый из вас может пить здесь за его здоровье ежедневно по две бутылки совершенно бесплатно. Вот!
И незнакомец бросал хозяину кабачка пачку кредиток.
– Хозяин! Ставь вино! Пусть гуляют бедняки. Их угощает тот, чья душа полна любви к своему народу.
Сквозь восхищенный рев гуляк прорывались удивленные возгласы.
– Кто этот добрый волшебник?
– Покажите нам этого Аладдина вместе с его коптилкой!