– По городу? – почтительно осведомился адмирал Кроузон.
– Нет… сначала дайте над городом… по скалам. Я думаю, что они все же образумятся, – ответил лорд Орпингтон, поежившись, как будто от внезапного холода.
Под рукой глухо зарокотали шарикоподшипники, и тысячепудовая кастрюля башни медленно и бесшумно завертелась. Черные хоботы орудий закачались, поднялись и застыли в неподвижности.
– Огонь! – сказал адмирал вахтенному артиллеристу. Артиллерист нажал кнопку распределительного циферблата.
Рубку залило зеленой молнией. «Беззастенчивый» вздрогнул на воде всем корпусом, и сэр Чарльз еле удержался на ногах, ухватившись за поручни. Грохот расколол ночь на звенящие осколки.
– Второй! – сказал сэр Чарльз, зажимая уши, но в рубку влетел лейтенант Уимбли.
– Сэр Чарльз!.. С берега… отвечают… отвечают…
– Что отвечают?
– Они отвечают непонятное, – продолжал задыхающийся офицер, – они ответили три раза одну и ту же фразу: «Нюхайте воду… нюхайте воду… нюхайте воду…»
– Что за глупости, при чем тут вода? – нахмурился сэр Чарльз. Продолжайте огонь. Довольно шуток!
Но адмирал Кроузон внезапно остановил артиллериста.
– Минуту, сэр Чарльз… Одну минуту… Я, кажется… – И он быстро исчез из рубки. Скоро донесся его изумленный вскрик из-под борта с последней ступеньки трапа.
– Что там? – спросил, перегнувшись через перила, сэр Чарльз.
– Не стреляйте! Не стреляйте, сэр Чарльз! Рейд на вершок покрыт нефтью.
– Я ничего не понимаю, – пожал плечами сэр Чарльз.
Адмирал Кроузон снова появился в будке. Он был бледен и взволнован.
– Сэр Чарльз! Сообщите на берег, что мы прекращаем огонь. Ни одного выстрела! Иначе мы погибли.
– Да в чем же дело? – вспыхнул сэр Чарльз.
– Они выпустили нефть и бензин из цистерн и нефтепровода на рейд. Нефть покрыла воду толстым слоем. Достаточно им пустить с берега несколько зажигательных ракет, чтобы весь рейд запылал, как костер. Эскадра стоит под притушенными котлами. Прежде чем мы успеем поднять давление, чтобы сняться с якорей, мы сгорим, как бабочки на лампе. Нефть может вспыхнуть даже от наших выстрелов, и еще счастье, что это не произошло при первом залпе.
Опять зазвонил телефон, прерывая адмирала Кроузона.
– Дежурный радиотелеграфист сообщает принятую радиограмму: «Прекратите огонь, при втором залпе рейд будет подожжен», – передал телефонист.
Сэр Чарльз топнул ногой в пробковую подстилку под компасом и рванул воротник мундира. Лицо его окрасилось синью, и он зашатался.
Адмирал Кроузон бросился к нему.
– Врача! Сэру Чарльзу дурно!
Но лорд Орпингтон справился с припадком.
– Не нужно! Никакого врача. На этот раз они опять перехитрили меня, но клянусь именем его величества, – хорошо смеется тот, кто смеется последний. Джокер еще в колоде, и игра не кончена.
Великий человек подошел к борту и посмотрел на город. Офицеры, видевшие его в этот момент, рассказывают, что они никогда не наблюдали ничего более величественного, благородного и грозного, чем этот доблестный муж, от одного имени которого трепетали враги в обоих полушариях, стоящий у борта командирской рубки и пронизывающий ночную темноту глазами, от пламени которых могла бы скорее, чем от выстрелов, загореться заливавшая рейд нефть.
Наконец он обернулся и сказал флаг-офицеру:
– Отправляйтесь на транспорт «Креуза» и доставьте ко мне в каюту бывшего президента Аткина.
22. Появление хозяина
Пока победоносные знамена величайшей морской державы покрываются несмываемым позором на тихом рейде Порто-Бланко, мы подымем край занавеса над первопричиной посрамления боевой славы сэра Чарльза – нефтяными промыслами Итля.
Спустя два часа после того, как старая Пепита увидела на загородном шоссе несущихся вскачь демонов, сотня горцев, бесшумно сняв посты промысловой стражи, ворвалась на территорию промыслов и захватила в постелях мирно покоящуюся администрацию во главе с директором.
Промыслы наполнились ржанием лошадей, топотом, гиком, звоном оружия.
На главной площади у нефтяного бассейна тревожным малиновым огнем вспыхнули факелы, зажженные на столбах, освещая сухие, суровые, как будто вырезанные из коричневатого металла, лица горцев.
Часть отряда разбежалась по казармам подымать рабочих, другая под метавшимися языками пламени громоздила на площади гору пустых ящиков для трибуны.
Разбуженные рабочие выливались из дверей бараков живыми реками, гудя огромным роем майских жуков, и забивали толпами площадь тесно и плотно, плечо к плечу, голова к голове.
Когда площадь до предела утрамбовалась человеческими телами и плотная пятнадцатитысячная масса недоуменно перекликалась, проводник, данный Костой, сказал Гемме, тревожно ждавшей в бывшем директорском доме:
– Пора! Нужно идти к ним.
Гемма закусила зубами рукоятку хлыста.
– Мне почему-то страшно. Я никогда не боялась, а вот сейчас чувствую, как будто мне налили в ноги свинца. Не могу подняться.
– Смелее, барышня! Отступать поздно, да вы и сами не отступите. Прикажите себе и… раз, два, три.
Гемма усмехнулась:
– Отступить? Нет! Довольно я ходила кривыми путями. Что начато, то начато. Идем!
Она поднялась, отбросила хлыст и открыла дверь.
В нее хлынул рокочущий гуд площади.
– Ничего, ничего. Не робейте, – сказал спутник, взяв ее под руку и ведя узким проходом между людскими стенами.
Мисс Эльслей закрыла глаза, и так, со стиснутыми веками, ничего не видя, слыша только рокот голосов, с бьющимся сердцем и пылающими щеками, она была возведена на вершину трибуны.
Гомон оборвался, смолк, заменился настороженной, железной тишиной.
Как сквозь сон, Гемма услыхала твердый голос своего спутника:
– Ребята! Повесьте уши на гвозди. Будьте тихи, как херувимы. С вами будет говорить наша королева…
Он не успел договорить. Тишина порвалась, как кожа барабана под ударом пьяного музыканта, и бешеный рев заметался и завихрился по площади.
Закусив губы. Гемма старалась понять, что кричат эти тысячи, не смея еще открыть глаз, но чувствуя в криках вражду и гнев.
– Тише! – проревел снова голос рядом с ней, – я требую, чтобы вы помолчали, пока договорю я. Знаю, что короли плохие собеседники для нашего брата. Но это особенный случай. Эта королева не из того теста. Она пришла к вам одна и как добрый друг. Дайте ей сказать.
В спустившейся опять тишине прозвучало несколько иронических и ворчливых голосов:
– Ну, пускай ее поболтает!
– Королева Золушка!
– Из ржаной муки!
– Умора!
И чей-то очень молодой и срывающийся петухом голос закончил этот диалог восторженной фразой:
– Дайте ей потрепаться. Она здорово хорошенькая.
– Говорите!.. Говорите скорей, пока они стихли, – услыхала мисс Эльслей шепот проводника.
Она сделала шаг вперед и открыла глаза.
Под трибуной, облитые мерцающей багровой лавой факелов, колыхались закопченные мохнатые головы, как странные круглые плоды, устремив на нее красноватые от огня белки глаз. Под головами болталось море лохмотьев на тощих, высохших, измазанных черной жижей мазута телах.
Мисс Эльслей повернула голову к своему спутнику. В глазах ее были недоумение, боль и испуг.
– Это рабочие? – спросила она, – почему они такие несчастные? Почему у них такие болезненные лица? Почему они такие оборванные, жалкие, измученные?
– Вам это кажется странным? – ответил также вопросом проводник, – это обычно. Рабочий должен быть тощим, чтобы распухали господа. Это лицо труда!
Гемма выпрямилась.
– Это лицо труда? Да? Не хочу! Мне страшно, мне хочется закричать. Это лицо будет иным, или я не хочу жить.
– Вот и говорите об этом, – прервал ее проводник, – говорите им. Они ждут. Торопитесь, иначе они заговорят сами.
– Хорошо, – ответила Гемма и подняла руку.
И, вздохнув всей грудью, она ощутила пробежавший по телу острый ток и поняла, что налетает испепеляющий шторм волнения и подъема, который бывает у каждого только один раз в жизни.