Однажды происходили похороны одной старой великой княгини в Петропавловском соборе, где хоронили всех членов династии Романовых, начиная с императора Петра Великого. Был прекрасный безоблачный летний день. Служба длилась в течение трех часов. Темный полумрак собора рассеивался неясным мерцанием свечей, которые должны были во время панихиды держать в руках присутствовавшие. Под черным бархатным балдахином, отороченным горностаем, стоял открытый гроб, около которого находились на дежурстве четыре статс-дамы в черных платьях со шлейфами. Все присутствовавшие дамы были в глубоком трауре, также со шлейфами и креповыми вуалями. Яркими пятнами выделялись парадные мундиры военных. Торжественное пение хора поднималось к куполу и оттуда падало волнами удивительной гармонии. Время от времени кто-нибудь из присутствовавших неловко переминался с ноги на ногу и слышался усталый вздох. Одна из статс-дам, дежуривших у гроба, упала в обморок, и ее пришлось вынести. Жена секретаря американского посольства чуть не выронила горящую свечу, и это обстоятельство вызвало волнение в среде окружающих.
По окончании отпевания все члены императорской фамилии должны были подходить к гробу и целовать открытое лицо мертвой великой княгини. Затем гроб был закрыт, и вся процессия двинулась к мавзолею. Здесь в полу был приготовлен склеп для последнего упокоения усопшей; гроб был опущен в могилу и засыпан цветами. Наконец все было окончено, и мы, жмурясь от яркого солнечного света, вышли из собора. Вернувшись домой, мы с наслаждением сняли траурные черные платья и длинные креповые вуали.
Мне случалось присутствовать и на более радостных празднествах, как, например, на блестящих смотрах в Красном Селе, когда бесконечные ряды русских гвардейцев проходили церемониальным маршем мимо государя, на открытии памятников и на ежегодных полковых праздниках Конной Гвардии, когда гиганты, в белых мундирах, золотых кирасах и касках с золотыми орлами, встречали государя и великих князей звуками полкового марша и криками «ура».
С января 1913 года в Петербурге началось торжественное празднование трехсотлетия Дома Романовых – большой исторический юбилей, к которому задолго готовились и который с нетерпением ждали.
Все надеялись, что во время этих празднеств царская семья несколько выйдет из своего обычного уединения и что государь расширит полномочия Государственной думы. Однако эти надежды не оправдались: государь в своем манифесте совершенно не коснулся этого вопроса, бал состоялся лишь в Дворянском собрании, а в Зимнем дворце было устроено два приема для высших чинов империи и дипломатического корпуса, на которых присутствовала вдовствующая императрица. Молодая же императрица в этих приемах не участвовала.
Когда 6 марта по новому стилю в Казанском соборе служили торжественный молебен, столица была украшена флагами, но толпа, стоявшая на тротуарах во время проезда государя с наследником, была странно сдержанна и кричала «ура» только при виде молодых великих княжон, которые приветливо улыбались из-под своих широкополых, отделанных цветами весенних шляп. Богослужение отправлял митрополит Владимир, в высокой митре, осыпанной драгоценными камнями. Собор был переполнен. Чудесно пел хор.
Но заметная нервность молодой императрицы и угрюмая сосредоточенность государя не придавали торжеству радостного настроения.
В тот же вечер в Мариинском театре состоялся торжественный спектакль. Большая часть лож сияла драгоценностями. Партер был переполнен придворными и военными мундирами и был похож на громадное поле ярких цветов. Когда государь вошел, все поднялись и оркестр заиграл национальный гимн.
Государь и царская семья занимали места в большой центральной ложе. В четырех царских ложах около сцены находились члены царской фамилии. На этот раз молодая императрица сопровождала государя, и это был ее первый визит в Мариинский театр после долгих лет. Войдя, она поразила всех своею бледностью. Голубая лента ордена Святого Андрея Первозванного очень гармонировала с ее диадемой, украшенной бриллиантами и замечательной бирюзой. Мягкие складки белого бархатного платья обрисовывали ее стройную фигуру. Но прекрасно грустное лицо было неподвижно сурово, а загадочные темные глаза, казалось, постоянно направлены на какую-то навязчивую идею, которая делала ее далекой всем этим разряженным людям, которые шумно приветствовали ее. Она стояла неподвижно, пока великолепный оркестр Мариинского театра играл национальный гимн. Ни разу улыбка не смягчила сурового выражения ее лица. Когда же гимн кончился, она наклонила голову в знак благодарности за шумные приветствия и устало опустилась в приготовленное для нее золотое кресло.