Когда проснулся, сразу не понял, где я, а понял — тоскливо сделалось: куда идти, что делать?
Высунул голову из норы: темно, сухими травинками шелестит ветер да временами доносятся от города свистки паровозов.
Куда идти, чего делать?!
Наконец, решаю в Одессу ехать: один вор рассказывал про Одессу, и выходило, что там ох как хорошо живется. «Город большой, барахолка огромная, вина много, закусить есть чем», — вспомнился его рассказ.
Нет, не воровать я хотел. Хотел поступить в мореходное училище или на какой-нибудь пароход юнгой. И разве же знал тогда, что не только учиться — даже работать меня никто не примет без документов, что верный путь только один: вернуться в колонию.
Но я поехал в Одессу.
Поборов страх, выбрался из норы, сходил на бахчу и, прихватив с собой два арбуза, направился к городу той же дорожкой, которой бежал.
Пространство перед воротами вахты было освещено. Сколько раз после видел эти ворота зрительной памятью подойти бы, постучать, сказать, кто я такой, но я боком, боком, даже на цыпочках и не дыша миновал этот освещенный полукруг перед воротами.
А часа через два, рассматривая с крыши вагона территорию зоны, радовался: меня не хватились, со мной прихваченный по пути чемодан, в котором вещей «куска» на два, и я ехал в Одессу.
Запомнить на всю жизнь пришлось станцию Чир, где мне скажут: «А ну-ка, орел, слезай с крыши!» И через несколько месяцев повезут на казенный счет не к Черному морю, а к Белому, не в солнечный город Одессу, а в Архангельскую область, где летом не желтеет трава, а дороги из бревен.
В следственной камере он появился в длинном кожаном пальто, хромовых сапогах. Думал, что какой-то прокурор по тюремному надзору, а за ним дверь… хлоп — и ключи зазвенели.
Камера на четыре места двухъярусных нар. От двери до окна проход узенький.
Засунув руки в карманы, шурша хромовым пальто и поскрипывая сапогами, дошел до окна — молча посмотрел вверх на кусочек голубого осеннего неба, приподнимаясь на носочки, покачался и, неожиданно повернувшись, быстро подошел к нарам напротив — повалился.
Я лежал на верхних нарах. Да и вообще лежал целыми сутками, ни о чем не думая. Как во сне — вроде бы ты и не ты.
О прошлом не вспоминалось, будущее страшило: оставалось, дураку, сидеть полгода — теперь кто знает, сколько добавят!
Поднимался только на завтрак, обед, ужин и ел тоже в каком-то полусне.
И на этот раз слез с нар, когда за дверью заскрежетало.
— Баландер приехал! — сказал новенькому, думая, что он спит.
— Не буду — кушай за меня, — ответил он спокойно.
Сказать «кушай» могут только фраера или старые воры. Фраерами воры называют разную интеллигенцию.
Но старого вора очень легко спутать с интеллигентом: жаргон он допускает в исключительных случаях, разговаривает вежливо; но если интеллигент в камере чувствует себя потерянным — вор спокойно, уверенно. И новенького я посчитал за фраера.
Съел его кашу, выпил двойной чаек и, согретый ужином, опять завалился.
Проснулся от озноба. Даже в горле что-то дрожало при вздохе и выдохе. Засопел, пропуская воздух сквозь зубы.
— Что, цуцик, дрожишь… как кобель на помойке?
— Зз-заме-ерз, и ввв-вон ду-у-у-ует в ввв-волчок! — отвечаю.
— А ну слазь с нар, попрыгай!
— Н-н-н-нет, я сейчас ммма-а-атрас н-н-н-н-а себя н-н-наброшу!..
— Слазь, говорю! Прыгай!
Ого, тут я почувствовал в новеньком вора. Слажу и прыгаю. Бегаю от двери до окна.
— Нагрелся? — спрашивает.
— Вроде бы! — отвечаю, чувствуя тепло во всем теле.
— А сейчас стаскивай свой матрас и сюда клади… вон, к стенке!
Стащил. Положил. Половина на нарах, половину на стену загнул.
— Залезай к стенке! — приказывает. Залезаю.
Он ложится рядом и прикрывает меня и себя хромовым пальто.
— Вот теперь не замерзнешь! За что сидишь-то?
— Из колонии сбежал.
— Дурак, ты же не вор — из колонии бегать! А первый раз за что зачалили?
— Шинель проиграл казенную в веревочку.
— Ну-ка, ну-ка, как ты ее проигрывал?! — заинтересовался он.
Я рассказал. Новенький так расхохотался, что надзиратель ключами постучал в дверь.
— Эх, дура ты, дура деревенская, да разве же у чернушников кто выигрывает?.. Бросает-то веревочку один, а выигрывают его дружки… Теперь вот и тяни веревочку… Да за побег годика два добавят…
Рассказал ему о Мишанином проигрыше, об отношении ко мне в колонии. В ответ услышал:
— Да тебя же сочли ссучившимся: не вор, так и не лезь к ворам… Да и незачем: на дело идешь — дрожишь, украдешь — пьешь… Недели царствуешь — годы по лагерям, тюрьмам тебя гоняют… Завязать вздумаешь, а тебя сочтут сукой — нож в бок или колун на голову. А еще лучше — полотенце на шею да в разные концы тянуть будут!.. Избегай воров, не подходи даже к «цветикам», «полуцветикам»: научишься играть в карты, и у тебя может получиться такой проигрыш, что жизни будет мало рассчитаться… Меня должны выпустить: схватили по подозрению, но дело, за которое схватили, я не совершал. Ты же на всю жизнь запомни, что тебе сказал Никола Сибиряк со станции Тайга: не подходи к ворам!.. Не будет у тебя ни друзей, ни родных, ни жены, ни детей.