За дверью, как и следовало ожидать, совсем и не картофель. И в помине нет. И ни намека. За дверью очень просторная комната. Стены обстоятельно мореными досками обшиты. Теми же досками и пол уложен. Ровный. Чистый. В одной стороне стулья и стол длинный, у стены напротив — диван, маленький столик, на столике ваза с цветами, в другой стороне — в углу — работает телевизор, видео, на кресле перед телевизором — мужчина, смотрит видео внимательно. Лоб подтолкнул Вагина к мужчине. Вагин подчинился, подошел ближе. На экране телевизора две голые женщины и один голый мужчина занимаются любовью. Стонут. Кряхтят. Наслаждаются.
— Отвратительное зрелище, — не оборачиваясь, сказал мужчина. — Грязное. Бесстыдное. Для чего они совокупляются? Только для удовольствия. А это уже профанация сути природы. Кощунство. Оскорбление святого действа — продолжения рода. Так что же может получиться, если каждый захочет получать просто удовольствие и не более того?
— Тогда рухнет стена веками возводимых запретов, — ухмыльнулся Вагин. — И человек освободится. А освободившись, станет неуправляемым.
— Вот-вот, — согласился мужчина. — И я о том же. — Взгляда от телевизора не отводил. Там начиналось самое интересное: троица перестала стонать и кряхтеть и принялась кричать срывающимися голосами. Неистовствовала.
— Но этого не произойдет, — веско продолжал Вагин. — Потому что есть мы! — Повысил голос, заговорил отчетливо, звонко, торжественно, как на сцене в сельском клубе. По-пионерски вскинул подбородок вверх. Глаза горели, за горизонт заглядывали. — Мы тоже приносим человеку удовольствие, почти такое же, как и секс, и человеку нравится получать это удовольствие, и со временем будет нравиться все больше и больше. Но наше удовольствие в отличие от секса не освобождает человека, а наоборот закрепощает, то есть делает его управляемым. Вот.
Мужчина неожиданно поднялся с кресла. Немолод. Лет пятидесяти, сухое интеллигентное лицо, седые виски добротный костюм, свежая сорочка, галстук.
— Вы неглупы, — отметил.
— Я знаю, — без тени иронии согласился Вагин.
— Петр Порфирьевич, — мужчина протянул руку.
— Бонд, — представился Вагин, пожимая руку Петру Порфирьевичу. — Джеймс Бонд.
— Не понял, — сощурился Петр Порфирьевич.
— Кличут меня так, — объяснил Вагин. — Корешки мои ненаглядные кликуху мне такую придумали.
— А вы похожи, — засмеялся Петр Порфирьевич.
— Я-то посимпатичней, — обиделся Вагин.
— Конечно, конечно, — кивнул Петр Порфирьевич. — Товар?
— В машине возле выхода с рынка, — объяснил Вагин. — Там два моих корешка. Пусть кто-то из ваших пойдет. Без оружия. Скажет, что от меня, от Бонда, передаст бабки, возьмет ампулки.
Петр Порфирьевич жестом показал Гному, мол, давай, выполняй.
— Как поживает Яша Черномор? — спросил Петр Порфирьевич, когда Гном вышел. Опустился опять в кресло. Показал на стул возле себя. Вагин тоже сел.
— Яков Александрович велели кланяться, — сказал Вагин. Встал со стула. Долго кланялся. В пояс. Рукой пола вскользь касаясь. Сел опять. Отдышался. — И просили кое-что передать Птице, — добавил.
— Что? — спросил Петр Порфирьевич.
— Просили передать лично ему.
— Это сложно, — вздохнул Петр Порфирьевич. — Откололся от нас Птица. Пошел на поводу у бабы. И правит теперь эта баба и им, и его ребятами. Единолично и деспотично. А этого допускать нельзя. Это культ. Надо помнить уроки истории.
— И маркизе Яков Александрович тоже велел кое-что передать…
— Уж не знаю, не знаю, как вам и помочь, — раздумчиво покачал головой Петр Порфирьевич. — Связь у нас односторонняя.
Отворилась дверь. Вагин повернулся на звук. Вошел Гном, принес кейс, кивнул, мол, все в порядке, потом склонился к Петру Порфирьевичу, что-то пошептал ему на ухо.
Дверь опять отворилась. На сей раз Вагин не обернулся. А зря.
Резким и сильным ударом из-под него вышибли стул. Вагин свалился на пол. Встать ему не дали. Юдахин-старший ткнул стволом пистолета ему в нос.
— Ну что, Петушок, — проговорил, щерился, веселясь, зубы темные, в трещинах, короткие волосы совсем седые. — Опять ты к нам? Понравилось? Так бывает. Рассказывали петушки. Мужика, говорят, попробуешь и на бабу потом смотреть неохота. Противно. Тошнит.
— А я думал, это и вправду Бонд, — разочарованно протянул Петр Порфирьевич.
— Бонд, ха-ха, — сказал Юдахин-старший. — Менток это, Санька Вагин. Недавно из Москвы прискакал. И правильно. Здесь мужики-то покрепше, — захохотал. А вслед за ним и Гном и Лоб.