- Вот библия, святая книга горит, - горестно сказала Анастасия Михайловна. - Догорит, и топить больше нечем… И кончились мои страдания. Кончились, Петруша!
- Бабушка Анастасия… - испуганно прошептал Гаврилов, - бабушка Настя… Мы дров принесем. Нам с мамой ордер дали. На Третьей линии пилить…
- Спасибо, Петруша. Спасибо, добрая душа… Тяжелое время у нас, но сердце мое радуется. Доброму средь аду радуется. Мне, старухе, давно умирать пора… И умерла бы в срок, на теплой постели. А вот не привел господь… И радуюсь я - умирать вроде бы на фронте буду, вместе с другими.
Гаврилов заплакал, не в силах сдержать в себе тоскливую тяжесть нахлынувших чувств, жалость к Анастасии Михайловне, к себе, к матери.
Старуха не уговаривала его, не успокаивала.
- Поплачь, поплачь, Петруша, - говорила она, - слезы только добрым господь дал в облегчение. Поплачь и успокойся. Помни - что город разрушенный, без стен, что человек, не владеющий духом своим. Это тоже в библии сказано. Этому ты верь.
Гаврилов понемногу успокоился. Одна мысль занимала его, и он долго собирался с духом, чтобы спросить у Анастасии Михайловны. Наконец осмелился:
- Бабушка Настя, а что, если люди все книги сожгут? Так же, как мы? Что тогда будет? Ведь плохо это - книги жечь, да? Я сам читал - фашисты книги жгут. Но ведь они фашисты.
- Плохо, Петруша, книги жечь, плохо, - кивнула старуха. - Но умирать сложа руки еще больший грех. Мы с тобой книжками топим ради тепла. Человек без тепла-то не проживет. А с теплом выживет, новые книжки напищет. И ты, Петруша, напишешь… Вон ты какой лобастый.
Анастасия Михайловна протянула к Гаврилову руку, наверное, хотела погладить, но дотянуться не смогла- рука бессильно упала на колени.
- Выходит, Петруша, мы книжками топим, чтоб новые написались, - она прикрыла глаза, помолчала. - А изверги-то жгут их от страха. И от злобы большой.
Гаврилов хотел спросить у Анастасии Михайловны, почему фашисты боятся книг, но не решился. Старуха сидела, тяжело дыша, с закрытыми глазами, распухшие ее руки шевелились, вздрагивали.
На следующий день Анастасия Михайловна не постучала, как обычно, в стенку. Когда он зашел ж нейв комнату, старуха сидела в кресле перед холодной буржуйкой в той же позе, что и вчера. Голова у нее беспомощно наклонилась на плечо, глаза были открыты…
Ни у матери, ни у Валентины Петровны не было сил похоронить Анастасию Михайловну. Лишь на пятые сутки пришли дружинницы и, завернув старуху в байковое одеяло, увезли на листе фанеры на Смоленское кладбище.
В письменном столе Анастасии Михайловны нашли два небольших пакетика, на которых корявыми крупными буквами было написано: «Петруше», «Зоечке». В пакетиках было по плитке шоколада «Мокко»…
Как-то, уходя на работу, мать дала Гаврилову пятьдесят рублей.
- Сходи на Андреевский рынок. Купи жмыхов. Это на полплитки… Бери у женщин, да только на рынке. Никуда во двор не заходи - деньги отнимут…
Никогда еще Гаврилов не держал в руках столько денег. Он пошел на рынок, запрятав деньги во внутренний карман пальто и застегнув его булавкой. Он только подошел к рынку, как началась воздушная тревога. Раздались свистки милиционера, толпа медленно, нехотя стала расходиться. Гаврилов спрятался в подворотню какого-то дома. Народу туда набилось уже много, и торговля продолжалась. Здесь, у мордастой, гунявой тетки Гаврилов и купил жмыхов. Тетка подозрительно осмотрела его с ног до головы, потребовала деньги и только потом достала из огромной сумки кусок жмыха.
Гаврилов уже хотел взять его и спрятать за пазуху, но тут вмешался стоявший рядом мужчина:
- Ты что мальца обдурить хочешь? - сказал он вдруг хриплым голосом. - Да разве этот кусок полета тянет? Разве полета? Это ж четвертной стоит…
Тетка зло посмотрела на него и, молча вырвав у Гаврилова жмых, сунула ему другой кусок, почти в два раза больший…
- Спекулянтка чертова! - выругался мужчина. - А ты, малец, рот не разевай.
В это время раздались звуки отбоя, и все стали выбираться из подворотни. Гаврилов пошел потихоньку домой, принюхиваясь к тому, как пахнет у него за пазухой жмых - чуть-чуть затхло, с горчинкой, но очень аппетитно. Он попытался отломить кусочек, но жмых не ломался. Тогда Гаврилов остановился, достал жмых и стал откусывать прямо от плитки. Маленькими-маленькими кусочками. Какая-то женщина остановилась около и неодобрительно посмотрела на него.
- Наверное, мать послала купить, - сердито сказала женщина, - дома небось еще едоки есть, а ты здесь один грызешь…
Гаврилову стало стыдно, он спрятал жмых за пазуху и, придерживая его рукой, пошел дальше.