- Ну-ну! - насмешливо отклинулся Бугаев. - Целую пепельницу чинариков "Филиппа Морриса" не каждый додумается припереть! Где их насобираешь?
- Да я разве возражаю? - лроворчал Игорь Васильевич. - Серьезные улики. Серьезные. Но нельзя же так сразу и согласиться! Может быть, кто-то некурящий принес с собой пачку, чтоб следствие по ложному пути направить.
- Два часа дымил?
- Отставь. Давай делом займемся.
Корнилов огляделся. Неподалеку стояла еще одна дача, большая, двухэтажная, крашенная коричневой краской. А за соснами, метрах в пятистах, виднелся голубенький домик.
- Давай, Семен, пойдем спросим соседей. Может, видели кого-нибудь возле дачи Гориных, узнаем, давно ли он сам приезжал. А про сигаретки нам Иван Иванович завтра все разобъяснит. - Корнилов подмигнул эксперту, сидевшему на лавочке у забора.
- Разобъясню, - лениво отозвался Иван Иванович. - И не только про сигаретки, но и про "пальчики", которые на письменном столе нашел. Вот только когда сегодня мы домой попадем? Я даже жену не предупредил.
- А если не попадешь - не беда, - засмеялся Бугаев. - У меня тут, в Рощине, такие девчонки есть знакомые...
- Эх, Семен! - осуждающе сказал Корнилов. - Если бы ты работал так же, как болтал. Давай двигайся. Я пойду в этот дом, - он кивнул на двухэтажный, коричневый. - А ты подальше. Все-таки молодой, тебе пройтись полезно.
В саду большого дома играли в бадминтон два мальчика. Один лет десяти, а другому, наверное, было не больше шести. Оба белесые - таких в деревне называют сивыми, оба усыпанные веснушками. Увидев Корнилова, старший спросил:
- Вы, дяденька, к папе?
- Угу, - ответил Игорь Васильевич. - Он дома?
- Дома! - ответили ребята хором.
- Проводите к нему?
Маленький взял Корнилова за руку, а старший шел впереди, открывая двери.
Дом был просторный и добротный. Внутри нештукатуренный, некрашеный. Так хороши были чуть потемневшие струганые бревна стен, дощатый, покрытый лаком потолок, что подполковнику пришла неожиданная мысль: "Имел бы я дачу, сделал бы так же".
- Папа, к тебе дяденька пришел! - сказал старший сын, отворяя двери в одну из комнат.
- Это ты, Петро? - спросил мужчина, сидевший за большущим столом, и обернулся.
Корнилов сразу понял, что мужчина слепой. Его широкое скуластое лицо было все изборождено шрамами и синими рябинками. "Он него, конечно, многого не узнаешь, но, может быть, жена дома..."
- Нет, я из милиции, - сказал подполковник. - Хотел просто кое о чем вас спросить. Меня зовут Игорь Васильевич.
- Из милиции? - слепой сказал это так удивленно, как будто к нему пришли из миланской оперы. - Да садитесь, садитесь, - он развернулся на своем крутящемся кресле. - А вы, други, давайте гулять. Потребуется помощь - призовем.
Старший спросил:
- Пап, морсу можно?
- Конечно.
Мальчик ушел, а младший смирненько уселся на широкой тахте и, казалось, старался даже не дышать.
- Алеха, а ты чего затаился? - спросил отец. - Давай, мил друг, смывайся. Потом все обсудим.
Алеха вздохнул и покорно пошел к двери. В дверях он обернулся и, с интересом посмотрев на Корнилова, два раза обоими глаза моргнул ему.
- Их у меня пятеро, - сказал слепой. - Один уже работает. Другой университет кончает. Третий, Филипп, сейчас с матерью в Ленинграде. Вы извините, не представился. Кононов Егор Алексеевич, профессор математики. Да вы, наверное, знаете, коль из, милиции ко мне пожаловали. Ваше дело все знать, - он улыбнулся доброй, располагающей улыбкой. И его лицо, изуродованное синими шрамами, преобразилось.
- Так чем обязан?
Корнилов рассказал о гибели Горина.
Егор Алексеевич кивал головой, иногда что-то переспрашивал, но подполковнику показалось, что на лице профессора нет ни тени сочувствия.
- Вы не были знакомы с Юрием Максимовичем? - поинтересовался Корнилов.
- Соседи всегда хоть чуть-чуть да знают друг друга. А с Гориными мы живем бок о бок уже много лет. Правда, Юрий Максимович постоянно плавал, но, когда бывал на даче, захаживал. А Наталью Николаевну я знаю хорошо. Она достойная женщина. Жаль, как говорится, что бог детей не дал.
- В ту ночь, когда произошло несчастье, кто-то взломал дверь на даче Гориных. Украсть ничего не украли, а рылись в письменном столе, в бумагах. Вы ничего не слышали? - Подполковник чуть было не сказал "видели".
- Слышал.
Корнилов замер и чуть подался к профессору.
- Часа в два... - Кононов ухватился ладонью за крутой подбородок. Подумал немного. - Да, часа в два ночи мимо нас проехала машина "Жигули". Я даже подумал, что это другой наш сосед, Петр Александрович Жариков. У него тоже "Жигули". Но эта прошла мимо его дома, мимо дома Гориных и остановилась... - Лицо у Кононова вдруг стало хитрющим, он покачал головой и спросил: - Не верите? Тут ошибки быть не может - у меня слух с детства прекрасный. Природа знала, что делала.
- Это у вас с войны?
- С войны. Мальчишками собирали по лесам всякие боеприпасы. Интересовались, что там, внутри... Так вот, остановились "Жигули" в сосняке, - продолжал профессор. - К нам вы по проселку ехали? От шоссе?
- Да.
- Дом Гориных на проселке последний, дальше начинается сосняк. Мы с ребятами туда гулять ходим. Машина остановилась там. А когда уехала - не знаю. Заснул.
- Спасибо вам большое, Егор Алексеевич, - поблагодарил Корнилов. Подумал: "Сейчас обшарим весь сосняк. Вдруг да повезет!"
Но уходить ему почему-то не хотелось. Хозяин - слепой профессор математики, просторная, с высокими потолками комната, вся обитая тесом, заставленная стеллажами с книгами, пишущая машинка на маленьком столике все это было так необычно, требовало разъяснения.
- Жаль Наталью Николаевну, - сказал Кононов. - Правда, и с мужем ей несладко приходилось.
- Они ссорились?
- Да нет, наверное... - в голосе Егора Алексеевича сквозило сомнение. - Может быть, я излишне субъективен. То есть несомненно субъективен. Но Юрий Максимович меня постоянно раздражал. В те редкие минуты, когда нам приходилось общаться.
- Чем же?
- Трудно даже определить чем. Скорее всего приблизительностью своих суждений. Непонятно?
Корнилов обратил внимание на то, как говорит Кононов, - голос у него был удивительно красивый, бархатный. Таким голосом он, наверное, хорошо умел убеждать студентов. И никакой жестикуляции. Руки спокойно лежали на столе.
- Он жил понаслышке, - продолжал Кононов. - Там услышит, тут услышит. Поэтому все, о чем он говорил, страдало приблизительностью. Даже то, что он видел сам, в его пересказе почему-то искажалось. Он всегда чуть подыгрывал собеседнику, а это неприятно. Не правда ли?
- Да, да, - согласился Корнилов.
- Никогда не знаешь, что же думает человек на самом деле. - Кононов помолчал, обратив свое широкое лицо с большим лбом к подполковнику, словно хотел разгадать, действительно ли разделяет собеседник его суждения. Наконец заговорил снова: - Но самая большая его беда - Юрий Максимович жил в постоянной суете, насколько я могу судить... Он постоянно чего-то добивался, чего-то хотел. Перейти на другое судно, стать капитаном, купить новую машину, достать старинный камин для дачи. Так же нельзя жить! Это самоубийство. Смешно думать, что все желания исполнятся, - такого времени никогда не наступит. Я как-то процитировал Юре Эпикура: "Если ты хочешь сделать Пифокла богатым, нужно не прибавлять ему денег, а убавлять его желания". Посмеялся... Но ведь мы примеряем мудрые мысли древних не к себе, а к нашим знакомым... Вы, наверное, удивлены, что я про покойника так говорю! Я ж математик. Я люблю точность.
- Егор Алексеевич, один вопрос, не относящийся к делу, - сказал Корнилов. - Вы математикой с детства увлекаетесь?
- Нет, товарищ. Я к ней, родимой, не сразу пришел. Мечтал, между прочим, сыщиком стать. Ходить вот как вы, в сложности жизни разбираться. И еще была у меня задумка... - Он улыбнулся чуть-чуть смущенно. - Да, собственно, не только была. Вы о письмах Наталии Пушкиной слышали?