А Корнилов был уверен, что и эти парни и дядя Коля — одна шайка-лейка. Куда бы он тогда пристроил их аккордеон? Ведь еще на станции он положил футляр с аккордеоном на одну из подвод, а сейчас остался с потертым портфелем. О том, попал он или не попал в грабителей, Корнилов тогда особенно не задумывался. Только горевал, что револьвер свой в сене уж не нашел. Дорога и впрямь была тряская. Где-нибудь и выпал он в осеннюю грязь…
Месяца через три в их детдоме снова появился дядя Коля. Привез очередную партию ребятишек. Наткнувшись в коридоре на Корнилова, он круто развернулся и хотел было улизнуть, боялся, наверное, что Игорь спросит его про аккордеон. Но Корнилова интересовало совсем другое. Набравшись смелости, он окликнул дядю Колю, и тот нехотя остановился.
— Новеньких привезли? — как ни в чем не бывало спросил Корнилов. — Ленинградцы есть?
— Есть. Трое.
— А те? Что по дороге прошлый раз сбежали?
Эвакуатор усмехнулся, обнажив свой золотой зуб.
— Вон тебя кто интересует… Кентора блатная. Взяли их на станции с ворованными вещами. Теперь уже их не детский дом ожидает. Другой дом, паря.
— Всех троих взяли? — спросил Корнилов, и этим выдал себя дяде Коле с головой. Тот внимательно, словно впервые увидел, оглядел Корнилова злыми, с прищуром глазами и подмигнул по привычке.
— Здоровьичком, значит, ихним интересуешься? Ну, смотри, паря, смотри. Не столкнись с ними где-нибудь нос к носу. — Он, не прощаясь, повернулся спиной и пошел по своим делам.
…Через два дня, когда дядя Коля уже уехал, в детский дом пришел милиционер и долго сидел в кабинете у директора. Потом туда вызвали Корнилова.
Директриса Викторина Ивановна молча показала ему на стул. Корнилов сел.
— Этот, что ли? — спросил милиционер.
Викторина Ивановна кивнула.
— Мальчик, у тебя оружие есть? — спросил милиционер.
— Какое оружие? — глядя в пол, ответил Корнилов.
— Огнестрельное, — рассудительно сказал милиционер. — Из которого стрелять можно. Наган, например, или обрез. А может, мелкокалиберка.
— Нету у меня ничего.
— А говорят, есть.
— Кто говорит? — тихо спросил Корнилов, холодея от мысли о том, что могла проговориться Зоя.
— Люди говорят. Письмо написали в милицию, что ты пистолет прячешь. Зачем он тебе, мальчик? Фашист от наших мест далеко, это в Ленинграде мог бы пригодиться, а здесь ни к чему. — Милиционер говорил рассудительно, по-доброму, словно угадывая мысли Корнилова. Слезы против воли вдруг закапали у него из глаз, и он уже хотел все рассказать, но испугался — а вдруг дядя Коля соврал ему и он все-таки не промахнулся.
— Ну ладно, ладно, — ласково сказал милиционер, — не плачь. Все вы, дистрофики, такие чувствительные…
Он, как и тот подонок, назвал Корнилова дистрофиком, но столько сочувствия было в его словах, что теперь уже Игорь разревелся по-настоящему.
— Ну ладно, ладно, — милиционер встал, положил ему на плечо тяжелую руку. — Не реви, не реви. Отдохнешь у нас на свежем воздухе, на шанежках да на молочке, и повеселеешь. А обыск я все же сделать должен, — обернулся он к директрисе. — Пускай малец покажет, где постель и вещи.
— Вещи в бельевой хранятся, — сказала Викторина Ивановна.
— Ну вот и хорошо.
Они пошли вместе, и милиционер дотошно прощупал матрас и подушку на койке Корнилова, заглянул под кровать, в тумбочку.
В бельевую позвали и Зою — вещи-то были их общие. Викторина Ивановна сама открыла чемоданы, разворачивала перед милиционером каждую вещичку. Его внимание привлек набор десертных серебряных ножей. Ручки у них были расписаны чернью, да и вообще ножи походили на маленькие кинжальчики.
— Это уже непорядок, — сказал милиционер. — Это холодное оружие.
— Для фруктов ножички, — Викторина Ивановна взяла один, любовно провела по рисунку длинными пальцами, потом легко согнула лезвие. — Видите? Им и курицу не зарежешь. Серебро. Гнется.
— Под вашу личную ответственность, — насупившись сказал милиционер и ушел, на прощанье взъерошив отросшие после стрижки в санпропускнике Игоревы волосы.
Они хотели укладывать все вещи назад, в чемодан и узлы, когда Зоя вдруг сказала:
— Давай разложим отдельно. Твои и мои. Так проще.
Корнилов даже не нашелся, что ответить. Стоял соляным столбом и смотрел то на Зою, то на Викторину Ивановну. Ему казалось, что раздели они сейчас весь свой багаж — и жизнь пойдет совсем по-другому Тоже разделится, разбежится по сторонам. И дружба разделится.
— А надо ли, Зоечка? — спросила директриса.
— Так удобнее, — сказала Зоя. — Игорева мама обещала разыскать моего дедушку. А может, папа найдется. Вдруг срочно придется уезжать?
Викторина Ивановна сердито передернула плечами.
— Ну, делитесь, делитесь. — И, вынимая из узла пальто или платье, спрашивала: — Это чье?
— Мое, — говорила Зоя. И правда, почти все вещи были из имущества ее тетки.
— Мое. Мое. Мое, — монотонно звучал Зоин мягкий голосок.
— Да твое-то здесь есть что-нибудь? — вспылила Викторина Ивановна на Корнилова. — Стоишь как истукан. Язык проглотил?
— У меня в том чемодане коллекция марок, — показал Корнилов на большой коричневый чемодан. — И чемодан мамин.
— Чьей мамы? — горестно спросила директриса. — Она ведь теперь у вас общая. Она ведь и Зоечку удочерила.
— Моей мамы, — ожесточился Корнилов. И вспомнил еще про большой микроскоп, лежащий в одном из тюков. Микроскоп, правда, был из Зоиной комнаты, но уж очень ему нравился. Он и засунул-то его тайком от матери. — Микроскоп еще мой! И мамин платок пуховый. — Больше вспомнить он ничего не мог и так и остался бы со своими марками и микроскопом, завязанными в материнский пуховый платок, если бы Викторина Ивановна не ожесточилась и, уже не спрашивая Зою, не покидала на его сторону кое-что из вещей. Потом, когда Зоя через три месяца действительно уехала, разысканная дедом, эти тряпки Корнилову очень пригодились — весной было очень голодно, и он время от времени ходил с кем-нибудь из Своих новых друзей-детдомовцев в соседнюю деревню, выменивая вещи на теплые караваи хлеба, на большие замороженные круги молока — самого вкусного лакомства детдомовской поры.
Уехала Зоя, и распалась их временная семья. Осталась только до сих пор хранимая Корниловым справка: такие-то, брат и сестра, направляются в эвакуацию из города Ленинграда…
И на всю жизнь запомнил Игорь Васильевич урок с маленьким револьвером в замшевом футляре. «Маленькая красивая игрушка — а ведь на волосок, на волосок я был от того, чтобы совершить непоправимое», — часто думал он, особенно остро переживая эту давнюю историю, когда приходилось брать какого-нибудь молодого преступника, имевшего при себе оружие…
…Приехав домой, Корнилов сразу же позвонил в управление. Белянчиков дожидался его звонка.
— С Колокольниковым ничего не прояснилось? — спросил Игорь Васильевич.
— Ничего. Провели работу на трассе, на Финляндском. Никаких чепе.
— А как с поисками автомашины? — вздохнув, поинтересовался Корнилов.
— Есть идеи, Игорь Васильевич. Завтра доложу.
— Хорошо бы вместо идей была машина, — грустно пошутил полковник. — Ты, Юра, валяй домой. Отдыхай. Завтра жду тебя к половине девятого…
Белянчиков позвонил Корнилову в первом часу ночи. На Васильевском острове, в подъезде одного из старых домов, нашли тяжелораненого Колокольникова. Состояние у Леонида Ивановича было критическое — кирпичом разбита голова. Большая потеря крови.
— Сколько же он там пролежал, в этом подъезде? — сердито сказал Игорь Васильевич.
— Врачи говорят — не менее шести часов. Подъезд темный. На эту лестницу всего две квартиры выходят. Один из жильцов пошел поздно вечером собаку прогулять, она и привела его к потерпевшему. Под лестницей лежал…
— И никаких следов? — спросил полковник, понимая, что за шесть часов там все затоптали.
— Пока никаких. Служебную собаку пустили, да какое там…
«Эх, Леонид Иваныч! — с горечью подумал Корнилов, вешая трубку. — Не послушал ты моего совета…»