Федор Гаврилович, осанисто расположившись за своим столом, неторопливо просматривал бумаги в папке текущих дел. Однако его осанка, его медлительные жесты и то выражение начальнической строгости и твердости, которое читалось в его глазах, когда он отрывал их от бумаг, очень мало соответствовали внутреннему состоянию Федора Гавриловича; они были лишь оболочкой, прикрывающей неуверенность, замешательство, близкие к панике. Собственно, поддержание этой оболочки было, пожалуй, единственным, что Федор Гаврилович делал с уверенностью, что это действительно нужно ему.
С утра он распорядился о заправке резервных паровозов — мера, на которую начальники депо идут лишь в крайних случаях. Теперь его терзали сомнения. Что, если рекомендации Кряжева окажутся эффективны? Что тогда скажут в отделении, в управлении дороги! Что скажут в обкоме? Тавровый запаниковал, Тавровый недооценил людей, Тавровый не поверил в новую технику. Расписался в этом в первую же зиму. И это будет тем более убийственно, что главный инженер депо и в особенности Овинский считали заправку резервных паровозов ненужной или, во всяком случае, преждевременной мерой.
Пожалуй, хладнокровнее всех держался Овинский. Он без оглядки поверил в рекомендации Кряжева, хотя и допускал, что применение их связано с известным риском. Виктор Николаевич уже продумал план действий и ждал лишь звонка из Затонья, почти не сомневаясь, что от Афанасия Добрынина поступят добрые вести.
И вести поступили действительно хорошие. Когда Афанасий Добрынин возбужденно, с торопливостью и горячностью человека, которому не терпится поделиться радостью и немножко похвастаться, докладывал начальнику депо о рейсе, собравшимся в кабинете так и представлялось его лицо: сияющее, молодое, с дрожащими ямочками на щеках.
Полностью одобрив рекомендации Кряжева, Афанасий добавил от себя, что следует держать открытыми нижние люки холодильника; секции будут обдуваться воздухом, прошедшим через машинное отделение и уже несколько обогретым.
Тавровый положил трубку, Овинский и Кряжев поднялись и, ни слова не говоря друг другу, взволнованно прошлись по кабинету, будто после целой вечности оцепенения получили возможность размяться.
Виктор Николаевич прежде других справился с минутной размягченностью. Экономя время, в нарочито сухих, кратких выражениях принялся излагать, что, по его мнению, необходимо сейчас предпринять: немедленно собрать на инструктаж свободных от поездки тепловозников, немедленно вывесить в помещении нарядчика плакат с подробным изложением опыта Кряжева и Афанасия Добрынина, немедленно выехать всем инженерам на линию, встречать тепловозы и в пути учить машинистов теперь вполне определившимся методам ухода за холодильниками, немедленно поручить Соболю мобилизовать материалы, из которых можно сделать щиты для ограждения холодильников…
Из-за стола, за которым сидел начальник депо, изредка доносилось лишь тихое поскрипывание кресла.
— Не подождать ли, пока придут в Затонье те две машины? — осторожно заметил Кузьма Кузьмич.
Виктор Николаевич возразил решительно:
— Считаю, что мы и Афанасия Добрынина напрасно ждали.
Вошли главный инженер и недавно назначенный заместитель начальника депо по эксплуатации. Они бодрствовали всю ночь и немного поспали в своих кабинетах. Вслед за ними прибежал Максим Добрынин — его вызвал по телефону Овинский. Велико ли расстояние от главного корпуса депо до конторы, а лицо у Максима Харитоновича успело стать багровым. Выслушав секретаря партбюро, он вытянул из кармана гимнастерки сложенный вдвое блокнот и, удалившись с Кряжевым в угол кабинета, с ходу принялся составлять вместе с ним текст плаката. Юрка Шик подсел к ним.
Явился Соболь. Усевшись, приготовился слушать начальника депо. Но, к удивлению Соболя, заговорил не Тавровый и даже не главный инженер, а Овинский.