Федор Гаврилович старался запомнить цифры, касающиеся тех кандидатов, к которым у него был особый интерес.
— …Добрынин Максим: 129 голосов — за, 24 — против.
«Солидно прошел, черт возьми», — комментировал мысленно Федор Гаврилович.
— …Кряжев: 136 голосов — за, 17 — против.
«А все-таки 17 против».
— …Овинский — 125 голосов…
Вторая цифра уже не дошла до ушей Таврового — пораженный, он на какое-то время лишился слуха и видел лишь, как двигался рот председателя счетной комиссии…
— …Сырых… — донеслось затем до него, — 74 голоса — за, 79 — против…
«Провалили».
— Тавровый: 73 голоса — за, 80 — против.
«Что такое?! Что он говорит?» Федор Гаврилович едва не повернулся к кому-то стоящему рядом, чтобы переспросить цифры, но в следующее же мгновение, охваченный жаром, осознал, что, конечно, он не мог ослышаться, а председатель счетной комиссии не мог ошибиться. Тогда значимость услышанного встала перед ним во всей своей ужасающей полноте.
— Таким образом, — читал дальше председатель счетной комиссии, — по большинству…
Хорошо, что выход из зала был рядом. Федор Гаврилович пошел по пустому фойе, а сзади, через открытые двери, догоняя его, звучало:
— …Избраны: Кряжев — 136 голосов, Добрынин Максим — 129 голосов, Овинский — 125 голосов…
Две недели длилась ревизия. Затем ревизоры уехали назад, в областной центр, а вскоре туда были вызваны Тавровый и главный бухгалтер депо Савич.
По возвращении — это было в короткий субботний день — Тавровый подписал неотложные документы, обошел, как обычно, цехи и уехал домой, отдыхать с дороги.
В бухгалтерии до поздней ночи горел свет. Собственно, свет горел лишь на столе Савича. В окна была видна склонившаяся возле лампы до горбатости сутулая фигура главного бухгалтера. Савич перелистывал подшивки бумаг и щелкал на счетах. Когда рука главного бухгалтера протягивалась к счетам, вслед за ней в ту же сторону обращалась его рыжеватая, коротенькая, клинышком бородка; рука возвращалась к бумагам, и бородка становилась в прежнее вертикальное положение.
Многие рабочие третьей смены, проходя мимо окон бухгалтерии, видели его в эту ночь.
Под утро он повесился у себя во дворе, в сарае.
В понедельник в Крутоярск прилетел самолетом Александр Игнатьевич Соболь.
Помещения бухгалтерии почти повсюду одинаковы: столы отделены деревянным барьером; над барьером невысокая надстройка из стекла, в которой сделаны окошечки для посетителей; над крайним окошечком — обязательно крайним — прямо на стекле надпись: «Главный бухгалтер».
Перед таким вот окошечком с надписью остановился в раздумье Александр Игнатьевич. Стол за окошечком пустовал. Дешевенький чернильный прибор из прозрачной, розоватого цвета пластмассы, стаканчик для карандашей — тоже из пластмассы, но темно-коричневый, непрозрачный, счеты, оловянная пепельница, лампа с зеленым куполообразным абажуром располагались на столе в строгом порядке, чистенькие, хорошо сбереженные, хотя, возможно, за все двадцать три года, что проработал в депо Савич, он не сменил на своем столе ни один из этих предметов. И, наверно, в ночь на воскресенье, уходя из бухгалтерии в последний раз, он сделал то же, что делал всегда, когда уходил отсюда: смахнул со стола соринки, вытряхнул в корзину содержимое пепельницы, поставил ее точь-в-точь на прежнее место и в прежнее положение, поправил счеты и другие сдвинувшиеся предметы, придвинул вплотную к столу стул — так, что спинка стула аккуратно пришлась посредине стола.
Александр Игнатьевич — он третьи сутки как приехал в Крутоярск-второй — уже достаточно много знал о Савиче. Это был исполнительный, безотказный, как машина, труженик — само усердие и само бескорыстие.
Был.
Экономисты управления дороги спустили в депо слишком жесткий финансовый план. Они не учли всех трудностей реконструкции, а главное, не предусмотрели полностью, как возрастут в период смены локомотивов расходы на зарплату. Паровозники учились на курсах переподготовки, уезжали в другие депо за опытом, а вместо них здесь, в Крутоярске-втором, кто-то должен был работать.
Савич слал в плановый отдел протесты, но там, в надежде, что как-нибудь обойдется, старались не обращать на них внимания: пересмотр финансового плана — хлопотное, канительное дело. А рабочим надо было платить. Савич выворачивался — брал вперед премиальные, командировочные и иные деньги, показывал дутую экономию топлива, шел на другие приписки.