В твоем письме есть один осторожный вопрос. Ты спрашиваешь, не сменился ли в депо кто-нибудь из начальников, кроме Таврового. Я понимаю, кого ты имеешь в виду. Нет, Света, он остался, хотя, говорят, у него зимой были очень большие неприятности. Более того, он и живет все там же, в одном доме с нами.
Оставим эту горькую тему.
К работе я уже приступила. Светка, мне просто стыдно вспомнить, как я относилась к делу. Сидела себе и книжечки почитывала. Только такой начальник, как Сырых, мог терпеть меня. Но его, пожалуй, и осуждать нельзя. Он сам-то ничуть не больше, чем я, понимал, как должна работать библиотека. А нынче я поднялась в свой мезонин и ахнула. Узнать нельзя. Стеллажи переставлены и занимают много меньше места. Зато появилось что-то вроде маленького читального зала. Столы, стулья, настольные лампы — все честь честью. Вдоль стен витрины новинок, подборки литературы по темам. Кругом разные плакаты, стенды, рекомендательные списки. Я готова была сквозь землю провалиться — до того мне сделалось стыдно перед моим теперешним начальником.
Вот что значит поставить знающего человека во главе дела. Мне даже страшновато — смогу ли быть достойной помощницей? Буду стараться.
Кстати, о Сырых. Он теперь работает слесарем. Знаешь, он изменился как-то, вроде бы уж не такой затюканный, как прежде.
Мама шлет тебе привет.
Впрочем, хватит недомолвок. Вон сколько понаписала, а главное-то все откладываю, все хитрю.
Так вот, Света, ты должна знать: в нашей маленькой семье ничего не изменилось и, очевидно, уже ничего не изменится.
Я долго умалчивала об этом. Есть вещи, о которых как-то трудно писать. Я многое поняла, многое переоценила, и, наверное, многое еще мне предстоит понять и переоценить.
В тот день, когда меня выписывали из больницы, я сказала маме: давай я лучше уйду в общежитие. Мама ответила: «Не будем об этом, не будем никогда. Постарайся забыть».
Пишу письмо в своем мезонине — в библиотеке. Засиделась, уже поздно, а спать идти не хочется. Это, наверное, потому, что за сегодня я многое успела. А знаешь, когда разойдешься, усталости не чувствуешь — все бы делала и делала еще что-нибудь.
У меня открыты настежь окна, и я хорошо слышу наш узел — и депо, и станцию. Вот оторвалась сейчас от письма и разом как-то услышала все — и диспетчерское радио, и маневры, и звон чего-то металлического в депо. Слышу, как поезд отправился со станции. Может быть, его повели Кряжев и Юра Шик.
У нас здесь любят говорить: транспорт никогда не спит, транспорт работает без сна. Сколько раз при мне произносили эти слова, а, пожалуй, я вот сейчас впервые как следует ощутила, что они значат. И вообще тебе не кажется, что ночью как-то лучше слышишь и чувствуешь жизнь?
Между прочим, из моего мезонина видны огни станционных светофоров. Я открыла, что издали эти огни кажутся звездами. То зеленые, то желтые, то красные, они горят день и ночь. Бессонные звезды, горите, горите!
Да, Светочка, миновал год, как ты уехала в Москву: ты закончила первый курс университета, а я познала свой Крутоярск-второй. У меня тоже был свой курс обучения. И еще неизвестно, чья учеба была серьезнее, кто из нас больше получил.
Помнишь, однажды весной мы побежали из школы к реке. В городе только подсохло, помнишь? Хотя нет, это, кажется, без тебя. Да, правильно, это мы с Шуркой. Теперь я уж точно вспомнила. Кстати, ты поздравила Шурку? Она прислала мне коротюсенькое письмо. У нее сын. Подумать только, у Шурки сын!
Да, так мы с Шуркой побежали к реке. День был хотя не очень пасмурный, но холодный, ветреный. На улицах серо так, неуютно было. Мы выскочили на берег, и как раз выглянуло солнце. Но лучи упали не на наш берег, а на тот. И все на том берегу показалось нам совершенно другим, чем у нас. Главное, что там все зеленело: даже земли совсем не видно — сплошная трава. Казалось, там уже настоящее лето. А у нас торчали из земли реденькие росточки. Холодно, ветрено. И не пахнет летом. Мы с Шуркой, не долго думая, к переправе. Махнули через реку. Выпрыгнули на берег, припустили через поселок. Визжим от восторга: вот, думаем, сейчас поваляемся на траве. Выскочили на луг — и ничегошеньки не поймем. Земля сырая, холодная, травка жиденькая, реденькая. Тут мы оглянулись назад, на наш берег. И что же мы увидели? Буквально на том же месте, где мы стояли каких-нибудь полчаса назад, земля как ковер. Сплошная трава, яркая, свежая, прелестная. И вообще вся набережная в цвету, в зелени — глаз не отнимешь.
У Шурки такая мина, словно ее надул кто-нибудь самым бессовестным образом. Ну и у меня на лице что-нибудь в этом роде. Поглядели мы друг на друга и давай хохотать.