На самом деле, чтобы представить себе, какой может быть новая крупная война, следует перестать увязывать ее непременно с атомной бомбой. Обладание ядерным оружием делает войну традиционного типа маловероятной, хотя из этого совсем не следует, что сами по себе мировые войны остались в прошлом. Столкновение между собой великих держав — это не военная, а политическая проблема. Если причины для конфликтов по-прежнему сохраняются, то ведущие государства мира в определенный момент могут продолжить реализацию своей конфронтационной политики иными (военными) средствами. Однако генералы при этом вынуждены будут разбираться друг с другом таким образом, чтобы не разрушить планету. «Ядерную дубинку» они запрут в шкаф, где уже со времен Первой мировой войны хранятся газы и отравляющие вещества, а затем начнут бить противника подручными средствами.
Правда, относительно подручных средств тоже существуют иллюзии. Скажем, Э. Тоффлер, фанатично влюбленный в науку, предположил в начале 1990-х, что фанатиков-экстремистов можно выводить из строя инфразвуковым генератором, от которого их пробирают рвота и понос, а с терроризмом следует бороться снотворными и успокаивающими средствами [Тоффлер Э., Тоффлер X. 2005: 195-199]. Жизнь показала, что все намного сложнее. В ситуации, когда не знаешь, кто конкретно является врагом и как вычленить его из толпы мирных жителей, массовый понос — столь же неэффективное средство воздействия на противника, как и ядерная радиация. Технологические проблемы, как ни странно, вообще отходят сегодня в сторону. Современная война трансформирует традиционные представления о врагах и главным делает вопрос не как их уничтожить, а как их вычленить.
События, происходящие на юго-востоке Украины, не приведут человечество к мировой войне, однако на этом примере мы можем вполне рассмотреть вопрос о том, как будут складываться крупные вооруженные конфликты XXI века.
Казалось бы, для России как ядерной державы самым простым и наиболее эффективным вариантом решения задач, которые ставят кремлевские политики в отношении Украины, было бы нанесение ядерного удара по центру или западу этой страны (благо Киев от атомного оружия еще в 1990-х годах отказался). Однако подобный безумный ход никем, естественно, даже не рассматривался.
Вторым вариантом осуществления военных действий могло бы стать открытое введение российских войск в Донецк и Луганск. Как показал опыт присоединения Крыма к России, теоретически подобный подход был возможен и на юго-востоке. Но он давал Кремлю минимум выгод, одновременно порождая массу негативных последствий. Скорее всего, введение очень жестких западных санкций и падение рубля привели бы Россию к экономическому краху, отягощенному еще и необходимостью подтягивать Донецк с Луганском к нашему уровню жизни.
В итоге на практике реализовался третий, «сравнительно мягкий вариант» осуществления российской «внешней политики иными средствами». По форме украинские события представляют собой типичную гражданскую войну. Россия официально не рассматривает себя в качестве одной из сторон конфликта. Однако на деле мало кто сомневается в том, что Кремль оказывает Донецку и Луганску довольно серьезную поддержку деньгами, живой силой и техникой.
Если в отношении большого числа российских боевиков на юго-востоке Украины, в принципе, можно сделать допущение, что они, мол, там сами каким-то образом очутились и никак не связаны с Кремлем, то в отношении вооружений, которыми эти люди располагают, подобные допущения совершенно абсурдны. Москва даже не слишком стремится маскировать свою военную поддержку, хотя официально этот факт всегда опровергает.
В чем состоит смысл подобного подхода?
С одной стороны, наше формальное дистанцирование от украинской гражданской войны снимает для России всякую угрозу получения прямого удара от войск НАТО. Поскольку, как стало ясно еще перед Второй мировой войной, никто в демократических странах по доброй воле ввязываться в большое кровопролитие не хочет, Запад тоже предпочитает косвенные методы вмешательства. Вроде бы и упрекает Кремль в агрессии, но лобового отпора «агрессору» не дает.