Марина Леонидовна Ясинская
Крутые колобки
Свидетельница беспокойных царских времен, бывший оплот "светлого будущего всего человечества", Москва уже давно превратилась в современный город, соответствующий западным стандартам. Иностранные туристы аж умилялись, глядя на стеклянные коробки огромных супермаркетов, логотипы знакомых брендов в витринах магазинов и изобилие американских машин на дорогах. А более всего заокеанских гостей радовало наличие густой сети любимых забегаловок, продающих колу, гамбургеры и картошку фри. Заграничные гости, как на старых добрых друзей, глядели на родные названия и одобрительно кивали головами: некогда страшная, непонятная страна встала-таки на пусть исправления, вот они, признаки цивилизации — налицо.
Откуда же им было знать, что Москва, словно женщина, купившая себе новый гардероб, не могла вот так, в одночасье, выбросить всю свою старую одежду. Облачившись в наряды иностранных "ресторанов", в позабытых углах лабиринтов старых улиц, в неприметных карманах проулочных тупиков столица каким-то чудом сохранила, то ли по недосмотру, то ли из ностальгических соображений рюмочные и пивные, пирожковые и сосисочные, пельменные и чебуречные, бутербродные и котлетные. Конечно, большинство из них стали называться модными словечками "кафе" и "бар", но… если кальсоны с начесом назвать "ретро-неглиже", кальсонами они от этого быть не перестанут, так ведь? Кто-то из новых хозяев просто пожалел денег на евро-ремонт, кто-то не сделал его вполне сознательно. В результате, дух "старых-добрых времен" ощущался.
Не вызывающие никакого гастрономического интереса у туристов, эти места имперского общепита пользовались неизменным вниманием местных трудяг, пенсионеров, алкашей, бомжей, студентов и — полиции. Едва на улицы опускались сумерки, синие патрульные джипы отправлялись на ежевечерний променад между обитающими в округе рюмочными и пивными, неизменно собирая щедрый урожай клиентов для ближайшего вытрезвителя — ну где еще, как не в пельменной, можно так набраться ядреного ерша из купленного в забегаловке пива и припартизаненной с собой чекушки?
Сегодня, впрочем, улов был негуст. Тройка смирных пьянчужек, перебравший лишнего и крепко спящий здоровенный мужик и — двое шумных коротышек. Вообще-то, постоянные посетители районного "приюта для опьяневших" полицию, завсегдатаев и обслуживающий персонал вытрезвителя знали в лицо, состояли с ними в довольно теплых отношениях и потому обычно вели себя тихо и спокойно. Буйствовали и горлопанили в основном чужаки, которых в этот вечер оказалось сразу двое.
— Нарушение прав человека! — на диво четко и громко выговорил лысый низкорослый мужик в некогда модном, а сейчас невозможно замызганном костюме. — Я требую адвоката!
— Убью, мля! — рычал другой коротышка, в кожанке и красной бандане, исступленно тряся решетку, перегораживающую салон джипа. — Отпустите, челы поганые, а то, в натуре, хуже будет!
— Заткнитесь там, — вяло огрызались полицейские, долгое время не принимая никаких мер к утихомириванию буянов. Видимо, надеялись, что алкоголь сделает свое дело, и шумные пассажиры утомятся. Однако, ни тот, ни другой не унимались.
Тот, что в бандане, поочередно то стонал, то угрожал:
— Урою, мля! В шуркъ порублю! Мне в форт надо, сбор на штурм! Сабля меня убьет, если я не явлюсь… Пустите, челы, по-хорошему, а то я вам кишки достану!
Костюмный же стиль не менял:
— Требую звонок адвокату! Мои права ущемляют!
Один из полицейских не выдержал:
— Ну, я вас сейчас ущемлю, — и кивнул водителю: притормози.
Далее произошло то, что сухие полицейские протоколы обычно описывают как "оказание сопротивления при задержании"… Остаток пути прошел в относительной тишине и спокойствии. Трое пьянчужек благоразумно помалкивали, перебравший мужик продолжал крепко спать, а двое коротышек уныло смотрели в окна. Когда джип подскакивал на очередной колдобине, костюмный теперь только морщился и тихонько бубнил о правах человека. Банданный же лишь зло косился и шипел:
— Мля, чел, да заткнись ты уже! Мало тебе?
Когда патрульный джип подъехал к старинному двухэтажному зданию грязно-бордового цвета, в котором располагался вытрезвитель, лица буянов уже отекли и расцвели синяками самых различных оттенков.
— Кто это их так? — без интереса осведомился здоровый санитар самого что ни на есть мясницкого вида, извлекая из салона притихших коротышек.
— Да бутылку между собой не поделили, вот и подрались, — деланно безразлично пожал плечами полицейский, усаживаясь обратно в джип: для него ночь только начиналась.
…Процедуру раздевания костюмный перенес стоически, зато банданный вопил как резанный, когда ему, уже разоблаченному до трусов и носков, предложили добровольно расстаться с банданой.
— Не трожьте, гады! — истошно верещал он.
Разумеется, его вопли сочувствия не встретили. Лишенный красной косынки, бывший банданный впал в подавленное состояние и на вопросы протокола о фамилии-имени-адресе отвечать напрочь отказался. Бывший костюмный документов при себе тоже не имел и, словно из солидарности к собрату по несчастью, тайну своей личности развеивать тоже отказался.
— Братья? — деловито осведомилась дородная фельдшерица при виде одинаково раскрашенных синяками и татуировками, невысоких, лысых, заросших щетиной пьяниц. Впрочем, ответ ей был неинтересен.
Просьба поднять с пола монетку или пройтись с закрытыми глазами по прямой вызвала со стороны обоих шквал ругательств различной степени цензурности. Фельдшерица махнула рукой и вынесла диагноз: "Проспятся". На этом медицинское освидетельствование закончилось, и оба бунтаря были помещены в камеру — для оздоровительно сна.
Впрочем, ни тот, ни другой спать не собирались. Бывший банданный, похоже, искал, на ком бы сорвать злость, поэтому почти сразу же набросился на обитателя лучшей койки у окна и азартными пинками и громкими воплями согнал его с кровати. Лишившийся постели несчастный ткнулся было на соседнюю кровать, но не тут-то было — бывший костюмный, со знанием дела приглядевшись к имеющимся койкам, уже наметил себе для ночевки именно эту, и потому бесцеремонно оттолкнул посягателя и гаркнул:
— Не вторгайся в мое личное пространство!
Тем не менее, расправа над сокамерником бывшему банданному, похоже, не помогла: он угрюмо плюхнулся на застеленную сомнительного цвета простыней кровать, уткнулся лысой головой в ладони и горестно простонал:
— Сабля меня убьет!
Бывший костюмный неожиданно присел рядом с ним, и, приобняв соседа во внезапном порыве искреннего пьяного сочувствия, потряс того за татуированное плечо и пробормотал:
— Понимаю, братан, как я тебя понимаю! Моя пила меня тоже со свету сводит!
— Пила? — бывший банданный приподнял голову и уставился на неожиданного утешителя с проблеском интереса в глазах. — Не слышал… Новый уйбуй, что ли?
— Да если бы новая! — хмыкнул собеседник. — А ведь была у меня одна… Молоденькая, гладенькая, умненькая… И совсем дешево мне обходилась — только из провинции приехала… А пила — она старая… Глаза б мои ее не видели!
— А Сабля если меня к утру своими глазами не увидит, то мне кранты, в натуре, — вернулся в мир своих волнений бывший банданный.
Его сосед находился в той стадии опьянения, когда собеседник для поддержания разговора был уже и не особенно нужен. Он икнул и, видимо, переживая у себя в голове какой-то момент из прошлого, заговорил с внезапной агрессией:
— Ну и сволочь же ты, Зинка! Я же всё для тебя… Столько барахла накупил! Тачку, квартиру, шмотки брендовые! На косметологов сколько денег спустил, на хирургов пластических, сколько тебе жира откачали, а ты, зараза, — брачный контракт, кодироваться, бизнес делить?.. Нет, вот ты скажи мне, братан — как тебя?
— Дюпель.
— Угу… Так скажи мне, братан, — бывший костюмный настойчиво приобнял новоявленного родственника за шею и доверительно прислонился лбом к его лысине: — Вот что им нужно, а?..
— Не знаю.
— И я не знаю… — Мужик широко зевнул и продолжил: — Но я тебе так скажу — у них одно только на уме — пилить. И ведь запилят насмерть!.. Если не уйти.