Я тычу пальцем в черное меховое пальтишко от «Баленсиага». Щелкает молния, локоны с легкими шуршанием рассыпаются по плечам, пуховка шлепает по носу, помада скользит по губам, сверкает пузырек духов, прощальный пши-ик — и Бонни Мэйлер готова к выходу. Черная бархатная сумочка, черная шляпка. Бровь, завидев себя в зеркале, удивленно взмывает вверх, и вот уже Бонни, в последний раз взглянув на часы, звонит по внутреннему телефону Уолтеру с просьбой вызвать такси.
— Ну, чао… Не сиди без дела. Пойдешь куда-нибудь?
Я качаю головой. Бонни вздыхает: я безнадежна.
— Ты купила себе поесть?
Я снова качаю головой.
— Найдешь на холодильнике меню китайского ресторана, снимешь трубку, сделаешь заказ. И хватит бездельничать! Надо двигаться, шевелиться!
Я киваю.
Наманикюренными пальцами она посылает мне воздушный поцелуй.
Двигаться…
Я и так все время в движении.
Ношусь из одного конца города в другой. Сверху вниз, с востока на запад, из рая в ад. Я сейчас так много хожу пешком, что каждую неделю приходится менять набойки. Я пытаюсь вписаться в прямоугольную сетку улиц и проспектов. Надеюсь, что банановый йогурт снова обретет вкус. Жаль, что в этом городе негде передохнуть: ни скверов, ни скамеек. Ничто не должно препятствовать движению денежных потоков. Здесь никто не посмотрит с улыбкой тебе в глаза, никто никогда не подмигнет. На подобные глупости у людей просто нет времени. Им надо спешить.
В верхней части города, в деловом квартале, все прохожие похожи друг на друга: одинаково чистенькие, в аккуратно выглаженных костюмах, все как один причесанные, с правильным прикусом. Сначала они кажутся жутко красивыми. От них пахнет дорогим мылом: аромат процветания и уверенности в завтрашнем дне. Они шагают от бедра, твердо чеканя шаг. Женщины с женщинами, мужчины с мужчинами. У всех одинаковая походка. Все одного роста, как бутылки молока в супермаркете. Они устремляются к дверям своих офисов, исчезают в недрах банков и международных корпораций. Дружелюбно приветствуют друг друга: «Привет, Джим! Привет, Пол! Привет, Стив!» Кругом одни победившие, проигравших не видно нигде. У всех куча денег, все эмоции под контролем.
В какой-то момент это единообразие становится пугающим: что-то здесь не так. Почему во всей этой толпе нет ни стариков, ни младенцев? Даже живот ни у кого не выпирает. Сплошь молодые лица, обтянутые свежей, упругой кожей. Аккуратные носы, румяные щеки. Губы в улыбке растворяются и затворяются, словно двери лифта. Вдруг понимаешь: перед тобой не люди, а искусственные существа, лишенные всего человеческого. Их ничто не волнует. У них не бывает красных пятен и черных точек на коже, кариеса, прыщей на носу, кругов под глазами, мозолей на ногах, потеющих подмышек, перхоти в волосах. Все стерильно. Даже негры какие-то отбеленные — старательные клерки, чья жизнь проходит в многоэтажных офисах, где время года определяют по кондиционерам.
Чтобы увидеть иной Нью-Йорк, нужно вскарабкаться на самый верх или спуститься в самый низ. Вот пышнотелая итальянка небрежно развалилась на пластиковом стуле посреди тротуара. Гадалка поджидает клиента, сидя под огромным портретом то ли богоматери, то ли Мэрилин Монро. Тощий кубинец распластался под капотом ржавого автомобиля. Рваные майки, рубцы на коже, талоны на питание[11], крики и проклятья… Здесь из каждой щели сочится жизнь, первозданная, разнородная, еще не тронутая долларом. Здесь у каждого — своя история.
А я все пытаюсь найти в этом городе свое место, свой закуток. Так хочется чего-то настоящего! Меня притягивают запахи пиццы и пота, тяжелая поступь копа на станции метро, шаткая походка пьянчуги, в отключке бредущего вдоль стены, выцветшие голубые глаза старушки, которая в вагоне шестой ветки сморкается в ручку пластикового пакета. Наткнувшись на ее полинялый взгляд, я думаю, что надо бы ей помочь, вскочить с места и с сочувствием в глазах протянуть деньги, но почему-то продолжаю сидеть словно приклеенная, проклиная собственное бессилие. Наплевать. Она сама виновата, что была такой доверчивой. Взгляд у нее добрый, мягкий, по здешним меркам это неприлично. Страдания других людей разбиваются об уютную раковину моего горя. Я баюкаю его, как любимую куклу. Может быть, для меня все кончено? Может быть, Он тайно взял мою душу с собой? Наверное, поэтому Он так улыбался, лежа в гробу… Игра продолжается. А что если Он где-то здесь, недалеко, бродит себе по Нью-Йорку. Мы вот только никак с Ним не встретимся. Размахивая руками, Он окликает прохожих, пытается выяснить, куда же Ему идти, но никто Его не понимает. «Какие все-таки кретины эти американцы, — в сердцах восклицает Он. — Все сплошь напомаженные, со стерильными рожами! И главное, все на одно лицо!»
11
Вид помощи бедным: условные деньги, которые можно потратить только на продукты питания.