— Но ведь не вся же старая культура плохая.
— Об этом никто не спорит. Она будет основой для новой, — воодушевлялся он.
…Дома они проговорили до вечера. В первый раз за время своего знакомства Валентина услышала от Яхонтова о задачах революции — и больше, чем за всю жизнь.
Их беседу прервала Настя, вернувшаяся из клуба. За ужином она передала слухи о бое на Калифорнийском прииске и, пристально взглянув в побледневшее лицо Валентины, вздохнула.
— Что с вами? — забеспокоился Яхонтов.
— Боюсь, как бы Никиту или Ваську не подстрелили… Сердце что-то болит.
— Не ворожи, — вздрогнула Валентина.
— Да я не трусова десятка, а в грудях щипет, — уже веселее заговорила Настя. — Все-таки боязно за обоих… Вырви-ка у нас Ваську, какая опять метелица пойдет… Дикой Васька, а его любят и слушают, как старика.
— Это верно, — согласился Яхонтов. — Он растет необычайно быстро. Во всяком случае — это незаурядная натура.
На полных губах Насти расцвела розовая улыбка. Она лукаво посмотрела на собеседников и, бросив посуду, подошла к ним.
— Женить вас, ребятушки, надо! — воскликнула она. — Ну, что вы сушите друг друга, как будто второй век жить норовите?
Яхонтов рассмеялся, а Валентина опустила красивые темные глаза и, улыбаясь, ушла к себе.
— Идите, Борис Николаевич! — толкнула Яхонтова Настя.
Яхонтов видел, как загорелось хорошее лицо простой женщины, и, по-детски улыбаясь, постучал в дверь.
В эту ночь они с Валентиной сделались мужем и женой, В эту же ночь прибывший отряд доставил в больницу раненого Никиту.
25
За неделю до троицы начались подготовительные работы на всех приисках. Но дело с ремонтом драг подвигалось не особенно успешно. Предположения Яхонтова, что драги будут пущены раньше, чем рудник, не оправдались. Зато для всех было очевидным, что прииски будут на ходу этим же летом.
Все уже было на местах, оставалось только исправить и укрепить золотопромывочные аппараты. Но мастерские не поспевали вырабатывать материалы, и паровой молот, захлебываясь от напряжения, круглыми сутками будоражил Боровое и его окрестности.
Валентина иногда приносила мужу обед и уходила с драги, перекинувшись несколькими словами — не теми, которыми хотелось.
Сам Яхонтов был для нее неузнаваем и странен. С покрасневшими, точно пьяными, глазами он подолгу разбирал и рассматривал части машины и не слышал, когда она о чем-нибудь спрашивала его.
И только когда с Баяхты или Алексеевского звонили по телефону, он отрывался от работы и здесь, смешавшись с людским потоком, вынужден был давать множество ответов и указаний, серьезных и мелочных, обступившим его рабочим.
Но вот пришел день, долгожданный, праздничный, каких тайга не видела уже несколько лет.
Вихлястый рано утром, когда еще на Боровом спали, вызвал по телефону Василия и передал, что они через день начинают работы в шахтах.
Василий, вернувшись из конторы, шумно постучал к Яхонтовым и закричал на весь дом:
— Двигаем Баяхту! Да вставайте же, что вы спите?! — И побежал от дверей, стуча тяжелыми сапогами.
С восходом солнца к ним зашел Лямка и ворчливо начал браниться.
— Где этот енерал-то, стреляй его поперек?.. Прибежал, как скаженный, братец ты мой. Только бестолочи у вас, я вижу, хоть отбавляй… Ну, куда же теперь гнать коней, ведь потопишь их в болотах и сам голову свернешь…
— Как же ехать-то? — недоумевал Яхонтов.
— Надо на лодках! — решительно заявил Лямка. — Устьем Удерки выйдем в Пинчугу — закатывай, родная, аж в ушах свистит! И к вечеру, как млад месяц, там…
— Вот как!
Яхонтов, обрадованный находчивостью старика, весело рассмеялся.
— Ну, Лямка, ты у нас — беда и выручка!
— То-то! — самодовольно ухмыльнулся Лямка. — Вы на лодках можете и дилехтуршу свою взять — прокатим, ваше почтение!
— Вот это правда, дедушка! Только вы меня не называйте так, я сердиться буду, — усмехнулась Валентина.
Лямка выставил грудь и сощурил один глаз.
— Как ни крути, Ивановна, а кожей и рожей ты — барыня, не наш брат — Кузька! А что ты добрая, то и слов нет… Вот ежели взять Бориса Николаевича, то он больше схож к нашей масти.
Василий за руку втащил через порог заспанного Качуру. Старик кашлял и смеялся от его шуток.
— Вот-то, молодо-зелено, ядят тя егорьевы собаки! — задыхаясь, говорил он, оглядывая присутствующих подслеповатыми глазами.
Когда Василию сообщили предложение Лямки, он вскипел: