— Сгоняй лодки! — раздалась команда Николая.
Раненые лошади бились в постромках и, запутываясь, пронзительно визжали. Четверка выхоленных серо-яблочных тянула вниз к обрыву трехдюймовое орудие. Пушка кувыркнулась с лафета и, раздавив пару передних, булькнула в воду, как сорвавшийся с дерева сук.
— А, гады! — хрипел Корякин, смахивая с рябого лица мутные капли пота. Пулемет его захлебывался оглушительным лаем. А с левого берега, борясь с волнами, вперегонку пустились остроносые легкие лодки с бойцами.
Мадьяр Юзеф Пожони и Чеканов нашли Николая и Лизу около толпы, вытягивающей из воды орудие. Юзеф моргнул светлыми глазами и, приподняв каску, заговорил:
— Разрешите доложить, товарищ командир.
— Вали, вали, — улыбнулся Николай.
Мадьяр достал из кармана желтый лист бумаги и подал его Лизе.
Это было воззвание управляющего губернией и командующего внутренними карательными силами Сибири генерала Репьева.
Командира и наборщиков окружили бойцы. Вытягиваясь, каждый желал заглянуть и узнать вести из другого мира.
— Го-го-го! — раздался сипловатый голос Чеканова. Его маленькое угреватое лицо скорчилось в смешной улыбке. — Ах, штукари! Называют нас братьями крестьянами и рабочими, а сами вешают этих братьев, как собак на бойне.
— И предлагают сдать оружие да еще выдать своих главарей! — отозвались другие.
— Терпеть не можно! — хлопал Юзеф по коленям. — Надо свой газет пускать. Мы полиграфист, и надо свой типография.
Лиза передала листовку Николаю и бойко подхватила мадьяра под руку.
— А ведь верно вы говорите… Неужели мы, делая патроны, не сможем наладить печать? Я думаю, что этот вопрос надо в первую очередь поставить на заседании штаба.
Мимо пронесли раненых, и Лиза, закинув назад скобку золотых волос, побежала рядом с носилками, на ходу поддерживая свисшую голову беловолосого парня-пулеметчика.
— Семь пулеметов и два орудия! — гордо звучал сзади голос Корякина.
Под командой бородатого кавалериста, вздрагивая и пугливо озираясь, шли к лодкам пленные, смуглолицые итальянцы и белокурые чехи. Кучки изнемогающих от жары партизан навьючивали отнятое добро и, поглядывая на иностранцев, переговаривались:
— Ить так и дегтем не вымажешь… Ну и наперло же сюда всякой стервы!
— Охочи твари до баб, сказывают, тальянцы-то.
— Да, перекорчили они наших девок в Пуховой.
— По-доброму-то к ногтю таких — и разговор весь.
— Я тоже не знаю — пошто с ними венчаются…
— Командир, слышь, запретил… Политика, мол, не дозволяет…
— А ну ее!.. Пришил всех — вот и политика.
Партизаны переправились на правый берег и всеми частями двинулись преследовать противника. На склонах Саянских предгорий, там, где приткнулись небольшие подтаежные деревушки, отряд остановился на заброшенном прииске и начал готовиться к наступлению на линию железной дороги.
Вместе со штабом армии заседала и партийная группа в лице Николая, Лизы, Чеканова и других. Высокий и рыжеволосый начальник штаба быстро докладывал план, дальнейших действий. Был он раньше прапорщиком, но по выправке и манерам скорее напоминал охотника-таежника. Николай неподвижным взглядом больших черных глаз следил за докладчиком и, видимо, озадачивал его. Начальник штаба настаивал в связи с продвижением отряда вывести из тайги все армейские учреждения и мастерские, но доводы его были разбиты большинством членов военного совета.
Короткая весенняя ночь прошла в спорах. И когда Лиза уже заканчивала протокол, Чеканов поднялся с места.
— А как же насчет газеты? — взглянул он в смуглое лицо Николая.
— Сейчас некогда, — отмахнулся тот.
По привычке, давно известной всему отряду, наборщик выбросил вверх маленький кулак, но, встретив просящий взгляд Лизы, он понял, что сегодня действительно его доклада никто слушать не будет.
До четвертой роты, которой командовал Чеканов, нужно было пройти крутой перевал. Наборщик шагал по коровьей тропе, над шумно воркующим ручьем. Откуда-то сквозь ущелья проникала сетка солнечных лучей. Проснувшиеся птицы начинали свою очередную перекличку. Зарянке откликнулось враз несколько кукушек, а затем подтянул дрозд, которого покрыл щегленок.
Наборщик плохо помнил деревню и лес. Двадцать с лишним лет он изо дня в день слушал глухой перезвон шрифтов, мерный грохот машины и дышал красками, отравно разлагающими его крепкий от природы организм.